— Лёх, я тебя учить жизни не буду. Каждый сам выбирает свой путь! Но ты посмотри на себя. В тебе два мета роста и сто килограммов мышц, да и корочка мастера спорта по боксу не каждому даётся, с этими данными тебе пацанов тренировать, да местных красоток клеить. Мимо тебя ведь ни одна дамочка пройти не может, даже самая благопристойная.

— Кто бы говорил! Что же ты со своей корочкой вместо ринга идёшь на рынок?

— Ты ведь сам знаешь, что тренировать я не смогу! Присяду на зону в первые полгода. Со мной на бой то не каждый выйдет, а как мне вставать в двойку с тем, кто слабее? — напомнил ему, по какой причине я завязал с боями. — У меня на ринге глаза кровью застилает, и я не могу остановиться пока нос кому-нибудь не вобью в череп. Ты забыл, чем закончился последний бой? Бедный пацан ещё два месяца в больничке пролежал. Хорошо хоть дебилом не стал.

— Прости. Не хотел напоминать, — пожалел он о сказанном.

— Забей, — отмахнулся он него.

— Ладно, пошли. Узнаём у твоего бати, какими колготками будем торговать, — свернул он неприятный разговор. — О, а так нам будет легче клеить красоток!

— Лёха, ты неисправим!

— Да брось ты! Я просто во всём ищу плюсы, — сказал он, с улыбкой Чеширского кота.

— Пойдём, я жрать хочу, а на рынке недавно открылась палатка с пирожками. Там перекусим заодно.

2. Глава 2

Позволено ли мужчине плакать? До этого момента я считал, что нет. Не существует такой причины, которая смогла бы пошатнуть во мне эту непоколебимую уверенность. Как же я ошибся… Оказалось даже такие бесчувственные, жесткие и непробиваемые, как я, способны плакать, как дитя. Рыдать навзрыд, оглушая рёвом раненого животного всю округу. Рвать на голове волосы, кричать, взывать к богам, которые кажется отвернулись от тебя, не иметь возможности избавиться от той лавины чувств, которая захлёстывает. Все муки ада, обрушиваются на тебя, когда дорогой тебе человек смотрит на тебя стеклянными глазами, в которых больше нет искр жизни. Если на твоих глазах убивают человека, который всегда был для тебя примером, на которого ты стремился походить каждым своим словом, взглядом, действом, то уже не важно плачешь ты или нет. Это никак не определяет тебя, как слабого или сильного мужчину. Ты просто теряешь часть своей души, отвечающую за что-то очень важное, основополагающе. Так произошло и со мной…

— Ай, млять, как же горячо, — причитал Лёха, раскрыв рот и обмахивая жирными руками свой язык, обожжённый горячим беляшом, купленным на рынке.

— Сам виноват! Тебя мать в детстве не учила, что сначала нужно подуть на горячую еду, прежде чем заглатывать её, как голодная чайка? — поинтересовался у друга, аккуратно дожёвывая свой беляш.

— Ха-ха, шутник. Я так хотел жрать, что было не до сантиментов, — пояснил он.

— Сантиментов? Серьёзно? Ты хоть знаешь значение этого слова? — подтрунивал я над этим болваном.

— Тоже мне академик Сахаров… Чё докопался? — набычился он.

— Кому ты сдался? Я за тебя переживаю. Вдруг начнёшь умничать с чужими людьми, а тебя не поймут. Без зубов ведь останешься, — подметил я. В последнее время предъява может прилететь за что угодно. А умные слова, которые не каждый поймёт, могут стать катализатором агрессии тупоголовых братков.

— Спасибо, мамочка. Что б я делал без тебя? — фонтанировал он сарказмом.

— Даже не представляю…

Наш словесный пинг-понг продолжался пока мы пробирались сквозь ораву снующих туда-сюда зевак. Толпы народа лавировали между торговыми палатками будто о работе никто и никогда не слышал. Откуда во вторник в разгар рабочей смены взялось на рынке столько людей?