– Серьёзно? – ошарашенно уставилась на неё. – Вот дуры. Вдруг у него девушка есть по переписке, и он верность хранит.

– Ага, – ржала Сашка. – Именно об этом ты и думала, когда перед ним попой крутила.

Я ударила её в плечо, она ещё громче рассмеялась.

– Да мы сами в шоке: ты перед кем-то так выделывалась хоть раз в жизни?! – она стала показывать жестами, медленно сводя ладони друг к другу. – Как две шаровые молнии, молчали, тряслись      два года, а потом херак! – Сашка хлопнула в ладоши. – И теперь вы у нас сладкая парочка.

– Верещагина не придумывай, – усмехнулась я, залившись краской.

Дурацкая особенность организма: чуть что, сразу краснею.

– Если серьёзно, – Сашка закинула мне руку теперь на шею, тем самым наклонив вперёд, и стала нашёптывать, –      он на тебя с прошлого года пялится. Просто они с Васиным скромняги.

– Ничего себе скромняги! Он, похоже, Химеру зуб выбил.

– Сева крут, не спорю, – восхищённо выдохнула Сашка.

– Лишь бы Химер мстить не начал, – обеспокоенно      прошептала я.

*****

      Река делает крюк и убегает в тайгу. И посёлок, словно на полуострове расположен. Имеется культурный пляж со стороны центральной части посёлка, там всё организовано для отдыха трудящихся: есть кабинки, места для пикника и туалеты.      Там убирает местная администрация, и стоят мусорные контейнеры. А берег со стороны частного сектора усыпан пристанями и лодочными гаражами. Туалеты и место для пикника в любом месте, где удобно.

– Как      мать? – спросил дед-рыбак, знавший мою маму совсем маленькой. Старыми темными руками закидывал в полиэтиленовый пакет свежую рыбу. Его просаленный охотничий костюм пах рыбалкой и костором.

– Пьёт, – тихо ответила я.

– Беда, – вздохнул старик. – Ты учись, папка твой хотел, чтобы ты высшее образование получила.

– Как получится, – нехотя ответила я. Взяла пакет и соскочила с его лодки на пристань. – Спасибо.

– Пожарь. Масло есть?

– Есть, – кивнула я и пошла домой.

      Участок наш в этом году зарос травой. Кусты никто не стриг, они даже осенью надёжно прятали покосившейся забор. Калитка была закрыта. Одиноко стояла собачья будка без жителя. Тузик убежал. Я его отпустила, когда нечем стало кормить, и он ушёл от нас. Сквозь деревянные мостки просачивалась вода, когда я по ним шла. Потемнело старое крыльцо и скамейка, которую сделал ещё мой дед, и папа с гордостью рассказывал, что пацаном ему помогал.

Папа так много хотел сделать. Облагородить территорию перед входом, как он сделал за домом. Ничего не успел. 

Папа умер от сердечной недостаточности. Мама, когда он умер, сказала мне очень важную вещь. Я запомнила навсегда.

В современном мире разрушена семейственность. Мы не жили с родственниками и не хотели с ними знаться. В этом виноват именно папа. Он был гордым, независимым и немного злым. Он запрещал маме работать, и она, в основном, сидела дома без образования и каких-либо навыков. Даже документами папа занимался сам. А мама вышивала, убирала, готовила, помогала мне делать уроки, поэтому я всегда была отличницей, водила меня на музыкальный кружок. В доме был свой хлеб, колбаса. Мама держала хозяйство.

А когда папы не стало, она потерялась. Потому что муку и комбикорм покупать не на что, а за свою жизнь она никогда не работала. Она даже в квитанциях за свет не разбиралась.

Вот вам и сильный, властный мужчина, на много лет старше, за которым как за каменной стеной. Стена рухнула — мир разрушен.

Мама вырвалась на свободу. Как больная, как остервенелая.

Она в первые дни пьянки, когда начали к ней заходить местные мужики, говорила, что наконец-то живёт полноценно. Ей даже нравилось, что вокруг люди, и все с ней общаются. Сколько я ни пыталась докричаться до неё, всё бесполезно. Её «люди» вытащили холодильник, микроволновку, моё пианино, часть моей одежды. По посёлку шатаются мужики в папиных рубахах и ботинках.