– Ну вот. Теперь идите.

– Спасибо вам, – улыбнулась Ника.

Едва дождавшись, пока «картина» встанет с кресла, Юлечка рысью понеслась по коридору.

Стараясь не спешить, Ника следовала за ней.

Когда-то, в прошлой жизни, ей доводилось бывать на телевидении, но это было настолько давно, что она уже успела забыть органически присущую всем съемкам неразбериху, тарарам и сумбур. И еще – огромное (в сравнении с теми, кто оказывается в итоге в кадре) количество людей, тусующихся вокруг. На креслах в коридоре сидело человек семь, в основном женщины. Кто это были? Ассистенты? Помрежи? Костюмеры? Курьеры?.. Все они с любопытством, уважением и завистью осмотрели проходящую мимо новую телегостью. Ника понимала, что спустя час все они о ней забудут, но в данную минуту их работа крутилась вокруг нее. Внимание десятка людей и сознание того, что она хороша, придавали Нике дополнительную уверенность в себе.

В полутемном отсеке, через который она проследовала вслед за девицей, находилась аппаратная. Три человека сидели за пультом с мониторами. Ника мимоходом поздоровалась с ними и прошла дальше, на съемочную площадку. Ее заливал беспощадно яркий свет софитов. Четыре телекамеры торчали в разных углах небольшой комнаты. Возле них скучали операторы. Под ногами змеились кабели. В центре комнаты располагались столик и два кресла из зеленой кожи. На заднем плане – книжный шкаф с массивными раритетными книгами.

«И правда – библиотека. Только не районная, а дорогая, валютная», – успела подумать Ника.

Одно из кресел пустовало – стало быть, предназначалось для нее. На другом сидел, просматривая бумаги, мужчина в рубашке поло. Ведущий. Лицо его Нике было смутно знакомо.

Мужчина оторвал глаза от бумаг, увидел ее, улыбнулся, привстал, первым протянул руку. Его рука была мощной и теплой.

– Присаживайтесь, – молвил он, улыбаясь. – Сейчас начнем.

Его профессиональная улыбка – американская, во все тридцать два зуба – казалась искренней. Твердое лицо излучало радушие.

«А в нем есть обаяние, – подумалось Нике. – То, что называется харизмой. Такое лицо мелькнет на экране – невольно на себе задержит… Переключать на другую программу не захочется… Что ж, постараюсь соответствовать его обаянию…»

Она опустилась в кресло. К ней подошел звукооператор:

– Давайте я накину вам петличку. – Он прикрепил микрофон к лацкану ее пиджака из новой коллекции Жан-Поля Готье. Пропустил под пиджаком провод, к поясу юбки прикрепил коробочку передатчика. Спросил:

– Удобно?

– Да, вполне.

Нике казалось, что она совсем не волнуется. Все было чудно и интересно. Давешние страхи, охватившие ее в машине – что ее вдруг кто-то опознает на телеэкране, – остались позади. Некому ее больше узнавать.

Сейчас ей больше всего хотелось одного – быть на уровне. Ника закрыла глаза, стараясь настроиться: на передачу, на невидимую волну ведущего, на незнакомую обстановку съемок.

Она искренне считала – и часто любила повторять, – что главные беды России происходят от непрофессионализма. Люди выполняют свою работу шалтай-болтай, и оттого мы, и страна в целом, и каждый в отдельности, бултыхаемся, как цветок в проруби.

Ника не могла – да и не обязана была! – переделать, переменить всю страну. Но от всех, кто был рядом с ней – Баргузинова, сына, своих работников, – она требовала четкости, умения и старания в любом деле, за какое бы они ни взялись. (Правда, ей не всегда удавалось добиться своего…) Ну а уж от самой себя она и подавно требовала всегда все делать на «отлично».

И сейчас Ника старалась настроиться на съемку. Настроиться – чтобы на экране телевизора, рядом с многоопытным ведущим,