– Дай ему, па! – завопил он. – Врежь как следует!

Мужчина принялся трясти Лоренса, слишком взбешенный, чтобы говорить.

– Значит, ничего страшного? Больше шума, вот как? – загремел он наконец. – Я покажу тебе шум! Покажу тебе «ничего страшного»!

Эдди выбрался из лодки, захватив с собой весло. Он был готов к самому худшему.

– Это нечестно, – заявил он. – Взгляните, насколько вы больше его! Привязались бы к кому-нибудь своих габаритов!

Парнишка азартно подскакивал, в точности как отец:

– Давай я подерусь с ним, па! Я ему покажу! Он с меня ростом. Давай, парень, поднимай кверху лапки!

Фермер перевел взгляд с сына на Лоренса и медленно разжал руки.

– О’кей, – кивнул он. – Покажи ему, Натан.

Натан толкнул Лоренса.

– Пойдем-ка в лес, малыш, – злобно ухмыльнулся он, – там поговорим.

– В глаз, – прошипел Эдди уголком губ. – Дай ему в глаз, Ларри.

Но Лоренс стоял с опущенной головой и рассматривал руки.

– Ну? – поторопил фермер.

Лоренс продолжал медленно сжимать и разжимать кулаки.

– Он не хочет драться, – подначивал Натан. – Ему бы только в чужих лодках раскатывать, а вот отвечать не слишком торопится!

– Ничего подобного, он будет драться, – набычившись, буркнул Эдди и пробормотал себе под нос: – Давай же, Ларри, двинь ему в морду, прямо в хлебальник…

Лоренс по-прежнему не двигался с места, размышляя, казалось, о Брамсе с Бетховеном и далеких концертных залах.

– Он трус, вот кто! – закричал Натан. – Наложил в штаны, как все городские!

– Он не трус, – вскинулся Эдди, в глубине души сознавая, что Натан прав. –   Давай же, – велел он, подтолкнув Ларри коленом. – Работай левой! Пожалуйста, Ларри, работай левой.

Но глухой ко всем мольбам Лоренс продолжал стоять столбом, опустив руки.

– Трус! Размазня! – надрывался Натан.

– Ну, – допытывался фермер, – он будет драться или нет?

– Ларри! – возопил Эдди со всем отчаянием пятнадцатилетнего мальчишки, но на Лоренса это ничуть не подействовало. Эдди медленно повернул к дому, коротко бросив: – Не будет он драться. – И пренебрежительно, будто швырнув кость соседской собаке, окликнул: – Эй, ты, идем…

Ларри осторожно нагнулся. Подобрал носки и сандалии и шагнул за братом.

– Погоди-ка! – позвал фермер и, бросившись за Эдди, повернул его к себе лицом. –    Я хочу потолковать с тобой.

– Да? – грустно, почти без вызова отозвался Эдди. – Что вам надо, мистер?

– Видишь вон тот дом? – спросил фермер.

– Угу. И что же?

– Это мой дом. Держись от него подальше.

– Ладно, ладно, – устало пробормотал Эдди, мигом забыв о гордости.

– А лодку видишь? – допытывался фермер, тыча пальцем в источник всех неприятностей.

– Вижу, – буркнул Эдди.

– Это моя лодка. И близко к ней не подходи, если не хочешь, чтобы из тебя пыль выколотили.

– Ладно, ладно! Пальцем не дотронусь до твоей поганой лодки! – выпалил Эдди и снова повернулся к Лоренсу: – Пойдем, ты…

– Мокрая курица! Желтопузый[4]! – надрывался от крика Натан, продолжая подпрыгивать, пока они не скрылись из виду.

Дорога вилась среди зеленеющих полей, над которыми стоял запах цветущего клевера. Эдди шагал впереди брата. Лицо оставалось угрюмо-напряженным, уголки губ горько опущены: очевидно, он по-прежнему сгорал от стыда. И почти с наслаждением давил головки клевера, как самую ненавистную на земле гадину, словно хотел навсегда уничтожить зелень, корни, самую почву, в которой они росли.

Лоренс, с низко опущенной головой, так что виднелась только прилизанная макушка, плелся следом с сандалиями в руках, стараясь ступать в следы, оставленные братом.

– Желтопузый, – бормотал Эдди достаточно громко, чтобы слышал идущий позади преступник. – Желтый, как подсолнух! Мой собственный брат! Подумать только! Да я скорее позволил бы себя убить, чем разрешил кому-нибудь так себя назвать! Лучше пусть мне сердце вырвут! Мой собственный брат. Желтый, как подсолнух! Всего разок дать в глаз! Один! Чтобы показать ему… Но он стоит столбом, слушая лай поганца в дырявых штанах! Пианист. Лоррренс! Видать, знали, что делали, когда назвали тебя Лорррренсом! И не смей со мной разговаривать! Я с тобой и словом не обмолвлюсь, пока жив! Лоррренс!