Когда хозяин снял старый, весь в масляных пятнах, армейский бушлат и ушанку, размотал шарф, дети, наконец, смогли его разглядеть. Тоня едва сдержалась, чтобы снова не закричать; Дима отреагировал гораздо спокойнее – похоже, подсознательно ожидал чего-то подобного. Лицо старика было обезображено ожогами: оплывшие щеки, без намёка на щетину. Неровные седые кустики остатков бровей. Искорёженный (но, к счастью, сохранившийся) нос. Глаза удивительным образом гармонировали с ужасными шрамами: несмотря на ледяное спокойствие, где-то в их серо-зел      ёной глубине плескался океан боли.

– Сымайте польта, да присаживайтесь, чего застыли-то? Да, не красавец я, – старик вздохнул, – так и в ногах правды нет. Сейчас чайку сварганим. Вас как звать-то?

Старик отошел к притаившейся в углу растопленной дровяной печурке, и захлопотал с чайником.

– Я Тоня, – смогла из себя выдавить Гудукина, неловко снимая пуховик.

– Я Дима, а это… – он вовремя осёкся, сообразив, что кота представлять лучше не надо, тем более, что тот продолжал спокойно сидеть в рюкзаке, никак себя не выдавая, – а, она сказала уже.

– А я Серафимыч, – пробухтел старик, не поворачиваясь к ребятам.

– Очень приятно, – вежливо заметила Тоня, устраиваясь на скамье за столом.

– Так, значит, пробрались вы сюда по тропке, да? – Серафимыч по-прежнему возился у печки, и вопрос задал как-бы невзначай, но Дима обратил внимание, что слово «тропке» прозвучало как-то по-особенному.

– На автобусе приехали, со стороны больницы подошли, – ответил он, и сам решился задать вопрос, – а вы тут сторожем работаете, да?

Старик отчего-то досадливо крякнул, но ответил:

– Сторожим потихоньку, да.

– Серафимыч – это ваше отчество? – Неожиданно вмешалась Тоня, – а зовут вас как? А то неудобно как-то, вас что, по отчеству называть?

– Серафимыч я и есть Серафимыч, – недовольно буркнул старик, – все называют, и вы называйте.

С этими словами хозяин подошел к столу, и сел рядом с ребятами, состроив жуткую гримасу, обнажившую неровный ряд желтых зубов. Дима не сразу сообразил, что это должна была быть улыбка.

– Серафимыч, вы говорили, что сможете нам документы выправить. Которые в школе показать надо будет, – Тоня явно смогла совладать с собой после испуга, вызванного внешностью старика, и теперь вела себя странно: как будто специально провоцировала старика. Дима никогда её такой раньше не видел.

– Отчего ж не выправить? Выправим! – дед ещё раз «улыбнулся» и сверкнул на Тоню внезапно помолодевшим взглядом, – чайку сварганим только.

В этот момент на печке забурлил чайник.

– Так, говорите, не видели, тропку-то, что сюда ведёт? – спросил он, поднимаясь, и направляясь к печке, – а внутрь как попали-то?

– Через ворота, – ответил Дима, – у вас там дырень огромная, паровоз пролезет!

– Эвон оно как, – кивнул старик, снимая чайник, и разливая кипяток по заранее приготовленным кружкам, – дырень, говоришь.

– Как будто угол отогнули, – уточнила Тоня.

Старик принес кружки, и расставил на столе. В воздухе поплыл травяной, болотистый аромат.

– Отогнули, говоришь, – кивнул Серафимыч, и добавил, – только дыры никакой в воротах нет. Да отродясь не было.

– Извините, но, видимо, вы довольно давно не проверяли свой… объект, – решился возразить Дима, – там точно огромная дыра. Её точно не мы сделали, там техника специальная нужна. Сходите посмотрите!

Старик глянул на него пронзительным взглядом, в котором, однако, не было угрозы – только лёгкое любопытство.

– Отчего ж не посмотреть, – кивнул Серафимыч, – поди возьми у двери мой фонарь жёлтый. Выгляни за дверь, да посвети. Он мощный, сами видели – дотянется.