Не детский ли это страх, не самоистязание ли – мучить себя видениями тоталитарного будущего? Однако прежде чем объявить тоталитарный мир утопическим кошмаром, давайте задумаемся о том, что в 1925 году сегодняшний мир показался бы нам наваждением, не способным стать реальностью. Есть два непременных условия, при которых есть шанс предотвратить фантасмагорию, когда «черное» вдруг становится «белым», а вчерашнюю погоду изменяют соответствующим распоряжением. Первое – это признать существование истины: как бы ее ни отрицали, она незримо стоит за вашей спиной и ее не низвергнуть ничем, включая методы, к которым прибегают в военное время. Второе – либеральные традиции продолжат существовать, пока в мире остаются непокоренные страны. Если только позволить фашизму или его гибриду воцариться на планете, оба эти условия исчезнут. Мы в Англии недооцениваем такую опасность, поскольку наши традиции и прежняя защищенность вселили в нас сентиментальную веру в то, что в конечном итоге все устроится наилучшим образом и самого страшного не случится. Мы веками воспитывались на книгах, где в финале торжествует Добро, поэтому почти инстинктивно верим в то, что Зло неизбежно само себя уничтожит. Пацифизм основывается, в частности, именно на этой вере и исходит из принципа: не противься Злу, оно тем или иным образом себя покарает. Однако с какой стати это произойдет? Где доказательства, что так и будет? Известны ли случаи, когда современное промышленно развитое государство не терпело бы крах после сокрушительного военного удара, нанесенного противником?

Возьмем, к примеру, возрождение рабства. Кто бы мог представить себе еще 20 лет назад, что оно вернется в Европу? А ведь это произошло прямо у нас на глазах. Разбросанные по всей Европе и Северной Африке трудовые лагеря, где поляки, русские, евреи и политзаключенные других национальностей за корку хлеба строят дороги или осушают болота, – это самое настоящее рабство. Единственное отличие заключается в том, что частным лицам пока еще не выдают разрешение на торговлю людьми. Во всем остальном – например, в том, что касается разделения семей, – условия, вероятно, еще хуже, чем были на американских хлопковых плантациях. Нет оснований полагать, что такое положение вещей изменится, пока сохраняется тоталитарный гнет. Мы не в состоянии понять всего, что он нам несет, поскольку каким-то мистическим образом склонны верить: режим, опирающийся на рабство, непременно должен рухнуть. Однако давайте сравним продолжительность существования древних рабовладельческих империй и любого современного государства. Цивилизации, построенные на рабстве, насчитывают по четыре тысячи лет.

Размышляя об античных временах, я с ужасом думаю о том, что сотни миллионов рабов, из поколения в поколение непосильным трудом поддерживавших благоденствие древних цивилизаций, не оставили о себе никакой памяти. Мы даже не знаем их имен. Скольких невольников можно вспомнить, перебирая события греческой и римской истории? Я сумел бы привести два, возможно, три имени: Спартак и Эпиктет[4]. В римском зале Британского музея хранится стеклянный сосуд, на дне которого выгравировано имя мастера: Felix fecit («Сделал Феликс» (лат.) – Прим. пер.). Я живо представляю себе этого бедного Феликса – какого-нибудь рыжеволосого галла с металлическим обручем на шее. Хотя на самом деле он, возможно, был свободным гражданином, так что, получается, мне достоверно известно только о двух рабах, и вряд ли кто-нибудь назовет больше. Все остальные канули в Лету.