– Мам, как ты думаешь, сколько пирожных Флёр обычно съедает за день? Ну, или за неделю? Штук десять, пятьдесят или, скорее, сто? А, мам?

– Ты че, больная? Ты когда-нибудь слышала, чтобы человек мог за день съесть сто пирожных?

– Мам?

– Что? Ой, да кто ее знает. Я думаю, она просто печет их сразу побольше, а ест не так уж и много. По-моему, они ей нравятся скорее на вид, чем на вкус.

– Мама? – опять нудит Холли. – Так вот почему Флёр такая худая? Потому что только смотрит на пирожные, но не ест их?

– Ну откуда я знаю! Может, у нее просто хорошая наследственность. Она всегда была худой.

Хорошая наследственность. Так значит, вот в чем дело? А может, еще в том, что Флёр не ест чипсы огромными экономичными упаковками, пока никто не видит? А может, она, в отличие от Джеймса и Брионии, не выливает полбутылки оливкового масла в кастрюлю “здорового” овощного супа и, не в пример Джеймсу, не добавляет по три банки кокосового молока (шестьсот калорий на банку) в карри, которое готовит на ужин? Может, она до сих пор увлекается раздельным питанием, как бабушка Брионии Беатрикс, та самая, которая всегда говорит только “кушать” и никогда – “есть” и уже три Рождества подряд дарит Брионии какую-то особенную кулинарную книгу с акцентом на правильном сочетании продуктов. Правильное сочетание – это когда белки едят отдельно от углеводов. Ну, то есть никакого сыра бри с хрустящим хлебом, никакой жареной курочки с картошкой. У Брионии от одной только мысли об этом разгорается страшный аппетит.

– Мам? А у меня хорошая наследственность?

– Смотря чего ты от нее ждешь, от этой наследственности.

Они уже проехали Дил и теперь мчатся по главной дороге в направлении Сэндвича. День выдался теплый и ясный. Весна теперь уж точно не за горами. Справа, где-то за распластанными полями и деревенским парком, построенном на старом отвале угольной шахты, тянется Ла-Манш с его воздушными турбинами, паромами и перелетными птицами. Слева – снова поля, утыканные пугалами. Вдали виднеются знакомые градирни старой электростанции в Ричборо, прижавшиеся друг к другу, будто три тетушки-толстушки, которые решили сделать перерыв на чай, да так и не вернулись к работе. Внезапно на поле слева Бриония видит какую-то штуку, зависшую над землей: она замерла над головами у пугал и не движется.

– Мам, чего ты останавливаешься? Ну-у-у!

– О боже. Мой. Мам, ну ты даже хуже папы!

Пока Бриония сворачивает на узкую дорожку, ведущую к ферме, дети размахивают руками и ногами, как будто попали в автокатастрофу.

– Смотрите, – тихо говорит она.

– Куда смотреть, мам?

Огромная хищная птица. Нависла над жертвой, такая прекрасная и… вот она, прямо здесь, у них перед носом. Бриония роется в голове, пытаясь вспомнить названия местных хищных птиц, о которых рассказывал ей Джеймс. Может, это какой-нибудь полевой лунь? Или болотный как его там? Пустельга? Нет, пустельга, наверное, водится только в Шотландии. Ничего, дома есть справочник. Может, они даже все вместе полистают его, когда вернутся.

– О, обязательно расскажем папе…

Бриония начинает вглядываться в черты птицы. И тут замечает проволоку, которая удерживает хищника в воздухе.

– Так на что смотреть-то? – переспрашивает Эш.

– Ни на что.

Бриония снова заводит двигатель. Вот дура. Как она умудрилась еще с дороги не разглядеть проволоки? Хищник – подделка, такая же, как и все эти пугала. Но даже скворцы не купились на уловку, летают вокруг сотнями.

– Мам, ты что, думала, это настоящая птица?

Эш и Холли принимаются хихикать.

– Мам, ну ты совсем того!