Августус кладет в чай три, нет, четыре куска сахара. Флёр продолжает:

– И вот в один прекрасный день помощница по ошибке покупает ей авиабилет эконом-класса, и ее не пускают в представительский лаундж аэропорта. Она возмущается и требует исправить ошибку, но ее прогоняют. Она пытается поменять билет, но на этом рейсе не осталось свободных мест. А купить новый билет она сама уже и не умеет. Доходит до того, что она произносит ужасающие слова, над которыми они с мамой когда-то посмеивались: “Да вы знаете, кто я такая?” А они не знают. Ну, то есть знают, но такой – с потекшей тушью – они ей помогать не будут. Тем более что на прошлой неделе в журнале “Грация” опубликовали ту заметку, да вдобавок она прибавила в весе, с тех пор как перестала ездить на гастроли. Она готова убить свою помощницу – убить в буквальном смысле слова, – но вместо этого мечет в нее гневные смс. Сидит в салоне эконом-класса и рыдает: в ближайшие три часа ей предстоит быть обычным человеком. Нет, правда, лучше умереть. Самый унизительный момент наступает, когда она направляется к туалету бизнес-класса, ведь она никогда не пользовалась другим, и стюардесса вежливо, но твердо разворачивает ее и отправляет обратно в эконом.

Флёр делает небольшую паузу и продолжает:

– Вот когда происходит духовное прозрение. Именно в такие моменты ты готов впустить в себя свет.

– Ты так на нее похожа, – говорит Августус, качая головой. – Иногда даже жутковато. Но, пожалуйста, будь осторожна, моя дорогая. Приготовься к тому, что теперь, когда она умерла, многое может всплыть на поверхность.

Флёр едва не произносит: “Да, папа”. Впрочем, она никогда его так не называла.

– Ладно, ну а как там дела в Бате? – говорит она. – Как твоя малярия?

Августус хмурится:

– Больно. Непредсказуемо. Все то же самое. Мать отправила меня на прошлой неделе на иглоукалывание. Не помогло. Только больно было.

– Больно при иглоукалывании быть не должно. Ты сказал им?

– Нет. Все равно такие вещи мне никогда не помогают. Бессмысленно.

– Так зачем же ты пошел?

– Ну ты же знаешь мою мать…

По правде говоря, нет, Флёр ее не знала. Но о ней знала буквально все.

– Как Сесилия? Как девочки?

– У Сесилии все то же самое. Принимает новое лекарство, встает не раньше полудня и по-прежнему не разговаривает с моей матерью. Беатрикс в последнее время очень старается наладить отношения, но толку мало. А девочки… Ну, Плам – восхитительная. Вылитая Клем в ее возрасте. Лаванда – кошмар. Ума не приложу, что с ней делать. Все время требует какие-то вещи, а если мы их не покупаем, злится. Иногда я жалею, что мы не остановились на Плам. С таким здоровьем, как у Сесилии, нам бы, конечно, следовало остановиться на Плам. А может, даже и раньше.

– Наверняка это просто переходный период, – говорит Флёр. – Кажется, у Холли было нечто подобное. А у Плам разве не было? Сейчас детские товары – это целая огромная индустрия.

– Но самое ужасное – то, как она просит. Вот что меня убивает. Садится ко мне на колени и заглядывает в глаза, словно какая-нибудь проститутка, – извини, пожалуйста, но именно так это выглядит. “Папочка, миленький, ну прошу-у-у тебя”, – говорит, и ресницы так дрожат, точь-в-точь Мэрилин Монро. Где она могла этого понабраться? Противно смотреть.

Может, это действие тех самых атомов? Или она была Мэрилин в прошлой жизни.

– А друзья у нее есть?

– Да, конечно.

– Они не остаются друг у друга с ночевкой?

– Иногда остаются. По-моему, рано им еще, но Сесилия говорит, это в порядке вещей.

– Ну тогда она могла увидеть, как другая девочка выпрашивает таким образом подарки у отца. А может, подсмотрела на “Никелодеоне” или в голливудском фильме. Она, наверное, хочет произвести на тебя впечатление. Показать, какая она взрослая и как хорошо разбирается в жизни.