– Ну вот что, ребята, – капитан присел на самодельную лавку, подбросил в костер немного хвороста и несколько не очень толстых поленьев. – Нам надо обсудить один важный вопрос. Мы с лейтенантом, как люди военные, понимаем всю его важность и хотим поделиться с вами проблемой и подумать вместе, как ее решать.

– А я что, не военный? – подал голос Сорока и распахнул пальто пошире, чтобы были видны капитанские «шпалы» на его петлицах.

– Военный, – терпеливо ответил Романчук, – но твоя служба не связана с подчиненным личным составом, его размещением, устройством быта и организацией несения боевой службы. А проблема назревает как раз в этом. Отсюда мы ее ждем. Потому прошу, товарищи, сначала выслушать меня, потом будем обсуждать.

– И все равно, как равный по званию, я требую, чтобы мой голос имел одно из решающих значений, – в запале чуть ли не выкрикнул особист. – Я такой же военнослужащий и тоже в звании капитана.

Сашка физически ощутил, что Романчук вот-вот взорвется от негодования. Нервы у капитана и так в последнее время напряжены до предела, а тут еще приходится нянчиться с Сорокой. Но пограничник сдержался. Опустив голову, Романчук помолчал несколько секунд, а затем снова продолжил говорить спокойным, уверенным голосом.

– На станцию прибыл фашистский воинский эшелон. С него сняли около батальона пехоты со всем снаряжением и тыловым обеспечением и оставили в городе. Это уже второй батальон, который прибыл в город. Есть подозрение, что прибыли они по нашу душу. Эшелона под откосом немцы нам не простят, и рисковать они не будут, оставляя у себя в тылу, да еще рядом с концентрационным лагерем, такую эффективную группу партизан. Это первое, что нас с лейтенантом беспокоит. Второе – приближающиеся холода и отсутствие в Польше больших лесных массивов, которые могли бы надежно укрыть партизанский отряд. К тому же здесь преобладают сосны, вообще хвойные породы. Только на болотистых участках больше растет берез, осинников.

– Вот я и говорю, что двигаться надо на восток, к нашим. Там хоть леса, что в Белоруссии, что на Брянщине, – месяц пешком идти будешь и не встретишь ни жилья, ни дороги. А там, глядишь, и Красная армия нам навстречу ударит, освободит. Так и выживем!

– На этот счет мы уже все решили! – вмешался в разговор Канунников и даже вскочил с лавки, но потом опомнился и снова сел. – Кто хочет уйти, тот пусть уходит. А тот, кто хочет остаться с капитаном Романчуком, кто хочет помочь найти и освободить его дочь, те остаются. Речь сейчас ведется о том, что условия стали настолько сложными, что требуют общего участия, общего мнения тех, кто остается. Я закончил, Петр Васильевич.

– Ну, ты все и сказал, – грустно ответил Романчук. – В лесу здесь нам не выжить. Немцы не сегодня завтра начнут прочесывание, облавы, и нам не выдержать бой с ними. Нас мало, оружия почти нет. А если обойдется, то все равно нам не выжить на морозе и под снегом в шалашах.

– Да, дело серьезное, – заявил Лещенко. – Тут ведь как ни рассуждай, а неизвестно, получится или нет. Можно в землю зарыться, дождаться, когда проедут немцы, и выбраться наружу. Да только где и чем зарываться? Да и немец – человек серьезный. Он все делает обстоятельно. И если прочесывать начнет – так как гребенкой, и вдоль и попрек, чтобы ни одного гектара не пропустить.

– Собаки у них, – добавил Бурсак, – а у нас еще и раненый, и женщины.

– Я прошу прощения, пан инженер, – улыбнулся Баум. – Но вы так рассуждаете, как будто собаки особенно женский запах чуют. Собаки не различают запах мужчин и женщин. Но в чем вы правы, это наличие слабых: женщин, раненого и еще одного старика, который не выдержит и ночи сна под открытым небом во время снегопада. Простите, я не медведь, берлогу делать не умею.