– Почему министр?

– По телевизору похожего на тебя видел, около Горбачева.

– Так это я и был. Небось, телевизионщики сняли, когда я ему вопросы сыпал, а таксист решил, что я это… министр. Бывает!

– Я так и сказал. А все-таки ты врешь!

– Чего я вру?

– Не заметили они тебя тогда. Ну, привез рыбину, ну, выволок ее на сцену. И чего? Один, что ли?

– А хоть и не один! Мне поручено было! Де Голль, знаешь, как меня обнимал, целовал даже. И Косыгин благодарил. Все! Это ты, Власин, от зависти! Но ты ведь тоже… это… участие принял.

– Принял, – кивнул Власин и уставился в окно.

Егорыч отвалился на сиденье и устало прикрыл глаза. Очнулся, только когда машина остановилась перед воротами посольства. В стороне стоял черный автобус с полицейскими, день и ночь охраняющими подходы и подъезды к посольству. Власин, выходя из такси, приветливо кивнул им. Они помахали руками и заулыбались.

– Видал, уже знают, – сказал Власин Егорычу.

Тот захлопнул за собой дверь и непонимающе посмотрел в сторону приветливых полицейских.

– Что знают?

– О тебе, чудак. Приветствуют.

– Откуда знают-то?!

– Пресс-конференция.

– Так мы только-только закончили! Когда успели-то?

– Здесь все так. Рынок, понимаешь.

– Во дают! Черти!

Егорыч вдруг широко заулыбался, замахал руками и быстро направился к полицейским. Власин не успел даже окликнуть его, а Егорыч уже тряс руки удивленным стражам порядка и развязно похлопывал их по плечам.

– Мы еще не то можем! Приезжайте к нам в Сибирь, ребята! Сами увидите!

«Ребята» сначала растерялись, но потом, решив, видимо, что русский выпил лишнего, примирительно ухмыльнулись и тоже похлопали его по плечу: иди, мол, проспись. Власин все же успел подхватить Егорыча под руку и втолкнуть в ворота посольства.

Егорыч смотрел вокруг себя осоловелыми глазами, в которых плескалось счастье от нежданно-негаданной популярности и от удовлетворения своей, как обнаружилось, яркой жизнью.

Скандал вспыхнул утром следующего дня. Теплое и нежное, оно заглянуло в номер гостиницы, в проем тяжелых штор, ничего дурного Егорычу не предвещая. Артур Петров сладко потянулся в постели, вспомнил вчерашний день, вечер, выпивку в посольстве в «подводной лодке» с Власиным, и какой-то мутный, почти выпавший из памяти, отъезд в гостиницу на посольской машине. Немного побаливала голова, слегка подташнивало, но это состояние Егорычу было хорошо знакомо, и если бы оно в это утро отсутствовало, Егорыч имел бы все основания для беспокойства: так ли уж хорошо, так ли уж ярко прошли вчерашний день и вчерашний вечер.

Он вспомнил, как Власин, перебирая струны старой гитары, пел песенки собственного сочинения о тяжелой заграничной дипломатической службе, о родине, которая с надеждой поглядывает из туманной дали на своих героев в смокингах, о подлых предателях, сбежавших за жирным куском хлеба с маслом на коварный Запад.

Егорыч улыбнулся и сел, спустив с кровати ноги. Он поискал ногами тапочки, которые всегда возил с собой, нащупал их, пошевелил пальцами ног и тяжело вздохнул. Когда забренчал телефон, Егорыч еще лениво плескался в душе. Мокрый, взлохмаченный, обернутый полотенцем, он прошлепал по полу к кровати, возле которой и стоял на тумбе телефонный аппарат.

– Алло! Слушаю, – произнес Егорыч неожиданно хриплым голосом.

– Это кто? – спросил аппарат голосом Власина.

– Это – я! Артур Егорович Петров. А там кто?

– Чего-то я тебя не узнаю, Егорыч! Ты что, охрип?

– Сашок, ты?

– А кто же еще? Де Голль, что ли?

– Ну, ты даешь! Тоже мне шуточки! Я это… не говорил давно. Со вчерашнего дня. Вот и осип немного.