– Я должна вам кое-что рассказать. – Она услышала, что ее собственный голос стал хриплым, будто у нее встало что-то поперек горла. Это был страх. – Недавно мне пришлось срочно поехать в Лондон… Мне позвонила моя мать… Она детский психиатр, живет одна. Когда я до нее доехала, то обнаружила, что дом перевернут вверх дном, многое украдено… а моя мать лежит на полу в луже собственной крови. Она застала их врасплох. Они думали, что дом пустой. Мне тогда стало очень, очень страшно. Я… Я до сих пор не могу выкинуть это из головы. А теперь вы. Это…

– Я не грабитель. Мне здесь ничего не нужно.

– Я не понимаю, что вам нужно.

– Ответы.

– Простых ответов у меня нет, Макс.

– Чудеса.

– Если бы я могла вернуть вам Лиззи, я бы так и сделала… Я не могу. Это так не работает. Бог так не работает. Это сложно.

Она сама удивлялась тому, что говорит. Она всегда ощущала, что, совсем наоборот, все не сложно, а просто. Не легко, никогда не легко, но невероятно просто. Теперь она как будто ничего не знала наверняка. В ее голове все смешалось.

Не говори ничего. Не говори ничего. Просто делай.

Да.

Она подожгла газ, поставила чайник, открыла шкаф, чтобы достать чашки, и холодильник – чтобы взять молоко. Не думай ни о чем. Не говори ничего. Просто делай.

Макс сидел и молчал, сгорбившись на деревяном стуле, и смотрел на нее.

Ее охватило странное чувство спокойствия и нереальности происходящего, будто она ходила во сне, но к ней нельзя было прикоснуться, она была недосягаема. Она нарезала хлеб, порезала ломтиками помидоры и сыр, нашла фруктовый пирог, который кто-то оставил для нее в день ее приезда. Чайник закипел.

Когда он поест и допьет свой чай, он наконец поймет, как казалось Джейн, где он находится, и все снова встанет на свои места. Она отвезет его домой и обязательно удостоверится, что он в полной безопасности. Это было словно присматривать за ребенком.

– Пожалуйста, подойдите, поешьте, – сказала она.

Она ждала, пока он это сделает. Ждала, пока все снова вернется в норму. Ждала.

Он наблюдал. Макс наблюдал.

Она была как Лиззи. Ее руки, которыми она нарезала хлеб и брала чайник. Ее глаза. Лиззи.

Он знал, что это была не Лиззи, но он слишком устал, чтобы разбираться в этой путанице, которая кидала его из стороны в сторону: Лиззи, не Лиззи, Лиззи жива, Лиззи мертва, Лиззи/Джейн, Джейн/Лиззи.

Он периодически оглядывался вокруг себя, не понимая, почему он сидит в незнакомом доме, с непривычно маленькими комнатами. Здесь было темнее, чем он привык, слишком много предметов, книг, мебели и странных изображений. А потом он вспоминал. Его разум прояснялся, как будто через него пропускали струю чистой ледяной воды, и его намерение вновь становилось для него вполне конкретным и очевидным.

Но он чувствовал себя настолько измотанным, что ему хотелось просто лечь на пол и заснуть. Заснуть навсегда. Никак иначе он не сможет быть с Лиззи. А потом он увидел ее, какой он видел ее последний раз – с широко раскрытыми, пустыми глазами, выражение которых невозможно было разгадать, потому что оно каждый раз ускользало от него, когда он смотрел в этот иной, темный, пустой и тихий мир.

Когда умерла Нина, его рядом не было. Она лежала в больнице, спрятанная под масками и трубками, подключенными к разным машинам, желтая, худая и уродливая. Ей была как будто сотня лет, боль вытянула из нее всю жизнь и красоту. Он спал, потому что был не в состоянии на это смотреть и до ужаса боялся момента ее смерти. К тому времени, когда он решился увидеть ее, она уже была кем-то другим – неподвижной восковой фигурой в маленькой часовне, где тошнотворно пахло химической цветочной отдушкой, маскирующей запах дезинфицированной больничной смерти.