Больше близких друзей у меня нет, кто мог бы безболезненно дать крупную сумму. Не идти же к богатеньким однокурсникам с мольбой о помощи. Они, конечно, не откажут, бабки у них водятся. Но потом по университету начнут обсуждать и меня, и мою бедность, и даже то, что я готова за крупную купюру на что угодно. Хотя это не так.

Неужели…

Мысль появляется простая и очевидная как никогда.

В моей жизни есть один человек, у которого деньги водятся и который раньше не боялся с ними расставаться.

Правда, сегодня я заявляла этому человеку, что плюну ему в кофе…

Насколько унизительно будет позвонить Богдану?

Или проще отчислиться?

***

Я не хочу набирать его номер. Мне мучительно больно даже касаться нужных кнопок.

Может быть, правильнее уйти из этого института? Перевестись где-нибудь, где будет проще, без завышенных ценников.

Но внезапно я с тоской понимаю, что хочу доучиться здесь. Можете считать это дуростью, но я ведь отдала несколько лет этому месту, и теперь, перед последним рывком буду уходить непонятно куда? Получается, все отцовские деньги потрачены зря? Я хоть и не собираюсь с ним мириться, но счет финансам вести умею. Несколько миллионов… и всё ради того, чтобы в итоге дочка получила диплом университета с подъемным ценником?

Придется засунуть свою гордость куда подальше и позвонить Богдану…

Когда мы расстались, я часами проматывала старую переписку. Сходила с ума, но перечитывала сообщения, раз за разом, уходя всё сильнее в депрессию. Порывалась написать ему. Без конкретной цели. Или поскандалить. Или спросить, почему он так поступил со мной.

Я читала, читала сообщения и вскоре запомнила их наизусть. Выучила как стихотворение. Могла продолжить с любого места.

Тогда, осознав, что я окончательно лишаюсь рассудка, я удалила и номер телефона Богдана, и все наши переписки. Стало легче, хоть и не сразу. Появилась фантомная боль, как будто я лишилась не номера в справочнике, а руки или ноги. И мне дико, жутко не хватает её.

Но пальцы помнят. Даже сейчас, через три года, они привычно набирают цифры.

— Давай встретимся, — я не дожидаюсь приветствия, потому что боюсь даже просто услышать его голос. — В кофейне на Марата, в два часа тебе удобно?

— Да.

Короткий, рваный ответ.

…Это наше место, и я захожу туда с пылающим сердцем. Там, где совсем недавно затянулась рана, опять кровит. Мне тяжело дышать. Словно пробежала марафон и всё никак не могу восстановить сердцебиение.

Богдан сидит за столиком в углу зала. Тем самым, куда обычно забивались мы вечерами и пили горячий какао — ладно, я пила, а Богдан смотрел, — пытаясь вдоволь наговориться. Мы могли выбрать любой ресторан, но мне нравилась здешняя выпечка, и я тянула Мельникова сюда, шутя над тем, как элегантно он смотрится среди деревянных столиков и одноразовых стаканчиков кофе.

Я сажусь напротив Богдана, скрещиваю пальцы в замок.

Если честно, мною была подготовлена речь, но слова вылетели из головы. Все. До единого.

— Спасибо, что пришел.

— Тебе спасибо. Возьми себе что-нибудь.

Но меня мутит, и кусок в горло не полезет. Я не представляю, как попросить Богдана о деньгах. Пусть для него это не самая большая сумма, я уверена, он сможет дать мне рассрочку или кредит, но как же не хочется унижаться.

— Я бы никогда не обратилась к тебе, — жую губу, — но… Черт, я не знаю, как начать. Мой отец отменил платеж за учебу. Мне негде взять денег.

Он внимательно слушает, словно не догадывается, куда я клоню. Догадывается, конечно. Богдан Мельников не из тех, кто долго анализирует информацию.

— Я всё верну, — потираю переносицу. — Мне некуда больше идти, мне не дадут кредит, и даже если я продам все вещи, которые у меня есть, то наскребу едва ли половину от нужной суммы. Оплатить нужно до конца недели, иначе меня отчислят.