– Н-нет, Федор, – пробормотал я, чувствуя, как наливаются краской мои бедные уши. – Но я восстановлю, по памяти.

– Не получится! – фыркнула ревнивая пантера и, вызывающе покачивая бедрами, прошествовала мимо меня к двери.

– Это почему же? – по инерции спросил я, хотя почувствовал подвох, и нарвался.

– Потому что у тебя в голове со вчерашнего дня сплошные междометия! – И юная чертовка торжествующе хлопнула дверью.

Я выругался и полез за сигаретами, потом долго не мог найти зажигалку, а потом Дон Теодор, закончив разглядывать мои пылающие уши, глубокомысленно изрек:

– Женщина бывает не права только до тех пор, пока не начнет говорить… Что, действительно, все так серьезно?

– Серьезней не бывает, Федя, – мне наконец-то удалось прикурить, и я торопливо затянулся пару раз подряд, стараясь унять разгулявшиеся нервы.

– Ладно, как говорится, «пожуем – увидим». – Маслов уже успел отсканировать фотографию и теперь задумчиво разглядывал ее электронную копию на экране монитора. – М-да, от такой женщины, пожалуй, можно немножко сойти с ума, – и он принялся колдовать над клавиатурой, задавая параметры коррекции.

Некоторое время было тихо. Я окончательно успокоился и, докуривая сигарету, лениво следил, как дым длинными сизыми языками медленно втягивается в вентиляционную решетку. Но едва я собрался снова заняться редактированием, Дон Теодор вдруг громко сказал «ни фига себе!» и поманил меня пальцем.

– Дима, иди-ка, полюбуйся на свою ненаглядную!

– Что случилось? – У меня в животе шевельнулся холодный червячок настороженности.

Подойдя к столу Маслова, я взглянул на экран… и обомлел. На хорошо знакомой фотографии вместо Ирины у микрофона стояла другая женщина – Нурия Саликбекова!

– Ты зачем монтаж-то делаешь? – попытался пошутить я, стараясь отогнать нехорошее предчувствие.

– А это не монтаж, Дима! – Федор выглядел озадаченным не меньше моего. – Я всего лишь запустил программу коррекции освещения объекта, и – вот результат!

– Так не бывает! – призвал я на помощь свою любимую фразу. – Наверное, произошло наложение кадров, не сработала перемотка.

– Увы! Если бы это было наложение, все фоновые детали были бы смазаны, потому что при ручной съемке точно совместить два разорванных во времени кадра невозможно, даже при полной неподвижности оператора! – Дон Теодор сказал это в своей обычной безапелляционной манере, и я почувствовал, как пол буквально уходит у меня из-под ног.

– Не может быть, – тупо повторил я мгновенно севшим голосом. – Я же прекрасно помню, что речь произносила Ирина… Колесникова, и никакой Нурии даже близко не было! Я там даже не пил, Федя, ничего, кроме сока какого-то.

– Охотно верю, – невозмутимо кивнул он. – Тогда остается только одно разумное объяснение. Обе женщины достаточно похожи, издалека. И при определенном освещении, а там явно имелись софиты или еще что-то подобное, вполне можно спутать одну с другой. Кстати, какого цвета было платье на, мм-м, Колесниковой?

– Темно-синее…

– А на… второй?

– Не знаю. Я ее там вообще, по-моему, не видел. Про Саликбекову мне сказала Ирина, и то, когда мы уже уходили оттуда.

Я добросовестно пытался восстановить в памяти подробности презентации, но так и не вспомнил, где же я мог видеть эту Нурию?

– Здесь получается темно-зеленое, – кивнул на экран Маслов. – По законам цветовосприятия, эти два оттенка при искусственном боковом освещении могут выглядеть одинаково. Так что, я думаю, никакой мистики тут все-таки нет, сплошная физика, но весьма эффектная, однако!

Конечно же, для моего рассудка объяснение Дона Теодора подходило как нельзя кстати, но вот в душе по-прежнему колыхался туман сомнения и беспокойства. В таком состоянии ни о какой творческой работе не могло быть и речи. Поэтому, поблагодарив Федора за содействие и участие, я в спешном порядке покинул родную «уголовку», молясь про себя, чтобы где-нибудь по пути не столкнуться с обиженной пантерой по имени Лена.