Да, их смерть стал для меня ударом, потому что эти женщины научили меня любить и не гнаться за ненавистью. Эта шкатулка связывала меня с детством, с моими воспитательницами. Возможно, нельзя так привязываться к вещам. Вообще ни к чему нельзя привязываться. Нужно уметь отпускать. Но у меня не получается. Я не могу быть одиночкой. Я всегда испытывала острую потребность кого-нибудь любить. Всяких букашек, птичек и даже траву, что буйно росла под окнами нашего детдома.

А теперь… Теперь мое воспоминание о детстве, та ниточка, что связывала меня с прошлым, просто испарилась.

Я сажусь на пол, всё еще держа в руках обломки шкатулки.

— Почему у тебя такое лицо, будто кто-то умер? Или ты всегда такая унылая? — Хриплым голосом интересуется Шраменко и лыбится.

Ему смешно?! Ему, блин, весело?!

Что-то переключается внутри меня. Я крепко сжимаю обломки шкатулки и буквально заставляю себя вернуть их обратно в сумку. Мое отчаяние сменяется злостью. Лютой. Едкой. Всепоглощающей. Тяжелой.

Мне сложно вспомнить, когда я в последний раз так сильно злилась. В висках даже немного начинает ломить. Я медленно поднимаюсь и задираю подбородок, с презрением впиваясь взглядом в изуродованное лицо Шрама. Он на две головы выше меня. Широкоплечий. Угрожающий. Отталкивающий своим взглядом, поведением и движениями.

Еще вчера, будучи в здравом уме, я вряд ли бы решилась противостоять такому человеку. Но сейчас… Всё мое сознание попадает под влияние неуёмной злости.

— Что ты наделал? — спрашиваю, сжимая руки в кулаки.

— Этой рухляди и так уже давно пора на покой, — Шраменко равнодушно смотрит на мою сломанную шкатулку. — Девка, прекращай ко всякой подобной ереси привязываться. Это ненормально. И вообще, я тебе не служба доставки. На, — он швыряет на диван ключи от моей комнаты.

— Ты, — тяжело дыша, еле выдавливаю из себя, — ты огромная уродливая задница!

Я подскакиваю к Шраму и со всей силы, на которую вообще способно мое тело, ударяю его в грудь, а напоследок еще и в лицо.

— Ты совсем ёбнутая?! — Шраменко пытается перехватить меня.

— Ненавижу! — кричу и толкаю его в грудь. — Ненавижу тебя! Ты ее сломал! Сломал! Тебе даже не пришло в голову нормально поставить сумку с вещами! С чужими вещами!

Я понимаю, что причина не только в шкатулке. Из меня вырывается всё то напряжение, что я так старательно пыталась спрятать куда-нибудь поглубже в себя. Молотя Шрама кулаками, я вымещаю на нем злость и отчаяние. Я всё еще злюсь на Даню, на его поступок и слова. А тут еще это ужасное приключение в клубе. И в довесок ко всему Шрам разбил мою шкатулку. Я не сдержалась, превратившись в дикий шквал неконтролируемых эмоций.

— Угомонись! Блядь! — рявкает Шрам и больно схватив меня за плечи, валит на диван.

Металлическое кольцо ключей неприятно врезается в спину. На секунду всё перед глазами переворачивается. Шраменко нависает надо мной. Он тяжело дышит. Ноздри угрожающе раздуваются. Черные глаза опасно горят.

— Всем насрать на тебя, дура, — шипит Шрам, обдавая меня горьким ароматом табака. — Никто с тобой нянькаться не будет. Никогда. Запомни, — он больней сжимает мои плечи. — И я говорю не о себе или Мишеле. Жизнь такая, усекла? Всем глубоко насрать на то, что нравится тебе или нет. Ты делаешь всё, чтобы не сдохнуть. Хотя в конечном итоге мы все всё равно подыхаем. И поверь, твоя вонючая шкатулка — последнее, что должно тебя волновать. Поэтому мой тебе совет — выбей это дерьмо из своей белобрысой башки. И не бросайся с кулаками на тех, кто может сделать тебе больно, — Шрам еще несколько мгновений с прищуром рассматривает меня, а затем резко отпускает и выпрямляется.