Недолго понаблюдав за животным, «он» проследовал по двору к дому, на ходу еще раз осмотрев все хозяйство, выглянул из-под ворот на улицу, где кинул взгляд в сторону хорошо освещенного луной терема колодца, потом туда, откуда еле виднелся тускло горящий костер ушедших в ночное деревенских подростков.

Наконец, словно успокоившись, «он» вернулся в дом, где, выглянув из-за печи, увидел не спящей хозяйку дома, которая в это время стояла на коленях перед иконами, молилась и крестилась. Тихо посмотрев на ее с укором самому себе, что не смог дать женщине крепкий сон, «он» беззвучно упал на колени позади нее и то же стал кланяться образам точно так же, как дала она. «Он» закрывал глаза, будто читал молитву, кланялся, припадая лбом к полу, но не крестился, так как по сути своей не мог был крещеным. В недрах своей души «он» считал себя Божьим созданием, а потом глубоко верил и, всегда, когда входил в дом не по срочной надобности, поворачивался к стоящим в красном углу избы иконам и отвешивал медленный поклон, делая это только в том случае, если дома никого не было.

Закончив читать молитву, хозяйка замерла на некоторое время, а потом спешно повернулась и посмотрела именно на то место, где только что был «он», будто бы почувствовала «его» присутствие у себя за спиной, но не испугалась, а как бы проверила его наличие. Из всех домочадцев она была единственной, кто почитала его, при этом никому не навязывая свое мнение о «нем». Женщина всегда оставляла что-нибудь из еды для «него», как бы роняя после трапезы крошечные кусочки хлеба на пол, но только в одно место, между ножкой массивного кухонного стола и стеной, где даже при уборке, не всегда дотягивались тряпкой или веником. Она выполняла еле заметные простому взгляду ритуалы, как бы упрашивая «его» хранить дом, семью, хозяйство. А «он» с добротой принимал все это, видя в хозяйке благодарного человека, за что во всем помогал ей, приглядывая за всем и за всеми.

Словно негласно «он» стал ее добрым и на редкость трудолюбивым помощником, в любое время суток добросовестно выполнявшим свою работу тщательно и качественно. Стоило хозяйке отлучиться куда-либо, «он» непременно усиливал свою бдительность, контролируя все происходящее в доме, во дворе и огороде. Если она что-нибудь теряла и не могла найти, то утерянная вещь очень быстро находилась, причем, непременно, таким образом и в таком месте, будто бы ее подкинули туда. Если нерадивая курица уходила со двора и пыталась по недоумию своему прибиться к соседским птицам, то ее, непременно, будто кто-то подгонял назад, не давая отбиться от своих. Если вдруг из леса к дому начинала приближаться лиса или куница, то путь ее заканчивался, не доходя до намеченной цели. Ничего не понимающий дикий зверь, будто бы натыкался на невидимую преграду или сталкивался с кем-то, через кого не мог пройти, а потому сворачивал с пути и уходил прочь.

Так было всегда. «Он» контролировал все и помогал во всем хозяйке дома. «Он» успокаивал ее плачущих детей, когда те были маленькими и могли свои плачем мешать матери выполнению домашних дел. «Он» пробирался к ним, в подвешенную к потолку за крюк люльку и забавлял их в ней, играя с ними или заставляя их заснуть. Оберегал их от холода, укрывая одеяльцем. Лечил своими заговорами, если чувствовал подступающую к ребенку хворь или предупреждал об этом кого-либо родителей, порою даже имитируя кашель простуженного организма, вынуждая взрослых начать обращать на это внимание и принимать меры.

С тем самым Василием – первенцем в простой крестьянской семье, когда тот был еще младенцем, «он» проводил много времени, веселя его и оберегая, забавляясь с ним и засыпая с ним вместе в его люльке, словно мягкая, меховая игрушка. Этим, однажды «он» чуть не выдал себя людям, чего среди таких, как «он» никогда не делается ни при каких обстоятельствах. А «он», тогда еще по молодости своей, сам крепко уснул в детской люльке с ребенком, едва не проспав приход в дом отца семейства, а потом и его супруги. Лишь каким-то чудом и ловкостью, «он» избежал встречи с людьми, не попался им на глаза, ускользнул в своей манере, оставшись не замеченным. А потом, сделав соответствующие выводы, «он» больше никогда не засыпал рядом с человеком, всегда отправляясь спать ближе к печи, в подпол или на чердак, в те укромные места, такие личные лежки, где «его» не мог найти никто и никогда, кроме «ему» подобных.