И этого достаточно оказалось, чтобы я загорелась еще сильнее.

Чтобы захотела узнать — каково это, быть с мужчиной. Каково это — принадлежать ему?

— Может, теперь ты расскажешь про себя? — голос предательски дрожит.

— Тридцать лет, не женат, и никогда не был. Детей нет. До двадцати восьми был контрактником, скопил денег, и занялся бизнесом.

— Каким?

— Пока что у меня два автосалона. Не миллиардер, — пожал Игнат плечами.

Мне понравилось. И то, что он не женат. И то, что не стал распинаться, что через год займет первое место в рейтинге олигархов, а мужчины на это горазды — кидаться громкими словами, объясняя, что все деньги мира пока не в их карманах только потому, что кто-то там виноват.

Да и зачем мне олигарх нужен.

А Игнат — даже если бы он слесарем был, я бы все равно оказалась с ним в его квартире.

— Согрелась? — голос его стал звучать ниже.

— Согрелась, — мой голос предательски сорвался.

— Слышал, что у балерин хорошая растяжка. Покажешь?

Игнат встал, протянул руку, я поняла — это последний шанс, чтобы уйти. Он дал его мне. Третий шанс.

— Мужчины, — фыркнула я, поднялась, и вложила свою ладонь в его. — Я про танец, про искусство, а ты мне про растяжку. Вас только одно интересует.

— И много кто уже интересовался твоей растяжкой? — шепнул он мне на ухо.

Дыхание обожгло, опьянило больше тех двух глотков виски, что я выпила.

Я ничего не ответила Игнату, просто загадочно улыбнулась, и пошла за ним. В спальню. Наверное, стоило бы предупредить, но вдруг он не захочет связываться с девственницей?

Нет, пусть Игнат узнает, когда будет поздно.

Когда он станет первым.

4. 3

В спальню мы вошли спокойно, не торопясь. И я успела быстро оглядеть ее: большая, с огромными окнами. А мебели минимум — широкая кровать, у стены штанга, и все. Ни тумбочек, ни милых мелочей.

Даже стульев нет, только кровать, на которую Игнат толкнул меня, едва мы вошли.

Я ахнула, падая. Поднялась на локтях, хотела встать. Но он опустился сверху, заключив меня в клетку из своего тела.

— Уже не убежишь. Раньше нужно было, — тихо произнес Игнат.

— Так ты, все же, маньяк?

— Тебе не повезло, Слава, — усмехнулся он, и поцеловал.

Так ярко. От одного прикосновения его губ к моим кровь вскипела, все краски мира обрушились на меня, когда язык Игната скользнул в мой рот. Вкусный. У этого мужчины вкус крепкого алкоголя — сводящий с ума вкус. И запах, о Боже мой, он будоражит.

Прикосновения. Я хочу почувствовать тяжесть его тела на себе, но Игнат не торопится. Удерживает свой вес на локтях, и целует. Ласкает языком мой, захватывает его в плен, прикусывает мои губы, и снова накидывается на мой рот.

Пожирает его.

Это безумие — так плавиться от одного лишь поцелуя. Кажется, мне хватит даже этой невинной ласки, чтобы достигнуть пика. Я дрожу от легкого, приятного страха; от предвкушения, делающего мое тело ватным; от подчиненности Игнату, от уязвимости.

Никогда не любила быть слабой, а сейчас я в восторге. Некоторым мужчинам приятно отдавать полную власть над собой.

— Тебе точно есть восемнадцать? — Игнат оставил мои губы, чуть опустился, и я подставила шею под поцелуи.

— А если нет, то ты остановишься?

После легких, нежных поцелуев я получила жесткий. Поцелуй-укус в самое чувствительное место у основания шеи, и вскрикнула.

— Остановлюсь, — хрипло ответил Игнат. И правда остановился, навис надо мной, вгляделся в лицо: — Ты, случаем, не школьница, поругавшаяся с родителями? Милая, мне проблемы не нужны.

— Мне восемнадцать. Правда.

А если бы не было — я бы солгала, сейчас я эгоистка.