Это как дрессировка собаки.

В ответ они огрызаются, кусаются и дерутся, вопят и плюются в тебя, проклиная последними словами.

А Уолтер – идеальный дрессировщик покорных рабов. Он выполняет тяжелейшую работу, и я хорошо за это ему плачу.

Для воспитания образцового секс-раба одной недели мало. Даже двух не хватит. Но некоторые покупатели специально просят не доводить «товар» до совершенства, предпочитая воздействовать и ломать их своими силами и методами.

В случае с малышкой Аддерли, мне была необходима безоговорочная покорность. Кроткая. Молчаливая. Смиренная. Так пожелал её новый хозяин.

И Уолтер трудился над этим «не покладая рук». Как бы жутко это ни звучало, в реальности – было ещё хуже.

У него получилось. Несколько «сеансов» с ним хватило на то, чтобы она, рыдая, звала меня по ночам, бессознательно выкрикивая моё имя.

Так что же самое дьявольское в манипулировании будущей рабыней?

Девушкой, личность которой хочешь разрушить до основания?

Всё просто – каждая из них станет видеть в тебе великодушного благодетеля, когда будет уверена, что чудовище вовсе не ты.

До тех пор, пока держишься ниже критичного уровня боли, причиненной им в течение дня (в данном случае, Уолтером), тебе практически всё сойдёт с рук. И они будут молить о твоём появлении, с надеждой ждать, что ты придёшь и избавишь их от страданий.

Совсем скоро его работа будет выполнена, и он вернётся в Колумбию по делам картели. Интересно, будет ли малышка Аддерли так же плакать по мне без его умеренного, но регулярного физического воздействия. Не уверен, но поживем – увидим.

Хочу ли я позабавиться с ней? Вероятно. У меня будет на это несколько недель, пока я довожу «товар» до совершенства; в то время, как её новый хозяин терпеливо ждёт в предвкушении; а её отец надеется, что сможет успеть закрыть вопрос деньгами, поэтому суетливо ищет их.

Только они мне нах*р не нужны. Не теперь.

Остались считанные недели. Я отдам малышку Аддерли покупателю и верну, наконец, своё.

Ева

Чувствую, как ОН ведёт пальцем по моей спине. Медленно. Отсчитывая позвонки. Едва касаясь, скорее дразня. Между тем, даже скупая ласка после очередного прожитого дня лечит покалеченную душу.

Пусть ещё не верится, пусть страх ещё леденит кровь, сжимает внутренности, а сердце – стонет и болит, и будто просит о помощи, словно молит его: помоги!

Двадцать часов – озноб, издевательства и пытки. И только двести сорок минут на возможность забыться. Это не передышка, а всего лишь один из воспитательных этапов, после которого всё начнётся сначала.

Вот его палец достигает верхнего края пижамных шорт, замирает, и на секунду я задерживаю дыхание.

Надеюсь…

На что?

Молюсь…

О чём?

Хочу, чтобы всё зашло дальше… чтобы ОН подцепил резинку моих шорт и проник-провёл-скользнул… Чёрт! Пусть выберет из этих действий любое! И коснётся меня… там.

Хочу. Отчаянно.

Разве не догадывается? Неужели не знает, что ночью я жду не только его бесшумных шагов по паркету? Не одних лишь спасительных объятий после тяжелейшего адского дня!

Спина продолжает болеть. Запястья по-прежнему ноют. Ладони горят и зудят после того безумия, с которым я тёрла их мылом, чтобы содрать вместе с кожей тошнотворные ощущения, оставленные членом Уолтера, побывавшем в них.

Не позволяю себе думать об этом. Иначе снова сорвусь в ванную, чтобы опять вымыть руки.

Таблетки дарят облегчение.

В еде, что дают мне, наверняка, что-то есть. Иначе, зачем женщине, которая работает в этом доме, следить за тем, чтобы я доедала всё до последнего кусочка?

После ужина голова тяжелеет, сознание притупляется. И тогда оставшиеся крохи разума, те, что каким-то чудом за день не выжгла боль, перестают сопротивляться желанию, которое навязано легчайшими возбуждающими прикосновениями.