Когда разразилась эпидемия оспы, Грей предложил свои услуги и с готовностью согласился заменить перепуганного священника, который был несказанно рад вырваться из охваченного болезнью города. Тяжелая работа и напряженная борьба с эпидемией были как нельзя более по душе Грею. Но, помимо этого, ему хотелось быть поближе к Оливии в такое опасное время. Теперь, когда Оливия спокойно жила дома, он тоже решил подыскать себе, хотя бы на время, более спокойную работу. «Придется довольствоваться, – думал он, – сознанием ее близости и дружеского расположения. Очевидно, немыслимо преодолеть это бесстрастное, нелепое непонимание. Ведь ей хоть кол на голове теши – все равно ничего не понимает!» Но если даже Оливия и поймет, что он хочет на ней жениться, то, пожалуй, воспримет это как оскорбление или как первые признаки размягчения мозга.

Но одно дело воздерживаться от объяснений в шумной сутолоке городских трущоб, где каждый день, каждый час сталкиваешься с убогим бытом бедняков, и совсем другое дело оказаться наедине с любимой в тиши цветущих долин. Решимости священника хватило лишь на три недели. Однажды он встретил Оливию у постели больного крестьянина. Потом они возвращались вместе домой по залитому солнцем лугу и беседовали о приходских делах. И вдруг он потерял голову. Они подошли к месту, где тропинка разветвлялась на две: одна убегала в открытое ячменное поле, другая вилась вокруг небольшой тенистой рощи. Сквозь отверстие в изгороди виднелись в зеленом сумраке леса мшистые стволы деревьев, заросли узловатого кустарника, стройные побеги наперстянки со склоненными чашечками цветов. Священник протянул руку:

– До свидания. Нам, кажется, в разные стороны.

– Вы спешите? А я собираюсь немного отдохнуть в лесу. Устала за день.

Она пролезла в отверстие изгороди и села на срубленное дерево. Священник смотрел на нее, облокотившись на изгородь. «Если я пойду за ней, – думал он, – то сваляю дурака, и она же будет презирать меня за это».

– Уходите? – рассеянно спросила Оливия. – Как жаль.

Она притянула к себе несколько веточек цветущей жимолости и, закрыв глаза, прижалась к ним лицом. Священник не шевелился. «Я сваляю дурака, – опять подумал он, – все любовники мира, вместе взятые, интересуют ее меньше, чем эта душистая ветка жимолости».

– Мне надо идти, – хрипло выговорил он.

Оливия улыбалась, наслаждаясь нежным прикосновением цветов, и Грей понял, что она уже забыла о нем. Стиснув зубы, он отвернулся, потом, разозлившись, перепрыгнул через изгородь и подошел к ней.

– Оливия, – сказал он, взяв у ней из рук ветку, – Оливия…

Она подняла голову. Выражение испуга на ее лице сменилось тревогой.

– Дик! Что случилось, Дик?

Священник задрожал от бессильной ярости.

– Оставьте вы хоть на минуту эту дурацкую зелень! Я и так знаю, что вам на меня наплевать, незачем подчеркивать свое равнодушие! С таким же успехом можно влюбиться вот в эту наперстянку! Вы похожи на бесполый водяной дух!

– Дик! – снова произнесла Оливия и, встав, взяла его за руку.

Он вырвался.

– Можете не щупать мой пульс! Я не болен оспой. И не сошел с ума. Я просто жалкий бедняга, который целых три года сохнет по девушке, а она настолько бесчувственна, что ничего не замечает!

Он сел, закрыв лицо рукой.

– Простите меня, Оливия. У вас, конечно, добрые намерения, но вы так невыносимо сдержанны. Любая женщина на вашем месте поняла бы, как это мучительно для меня.

Он сорвал ветку жимолости и, кусая губы, протянул ей.

– Извините, что испортил ваши цветы. Очень дурно с моей стороны. Но не так-то приятно волочиться за хвостом Бритомартовой лошади или запутаться в завязках халата, в который облачилась современная Бритомарта!