То же, подчёркиваемое греками, обстоятельство позволяло Игорю отказывать и самому Симеону, искавшему себе соратников для морских браней с греками. Игорь вовсе не стремился участвовать в бессмысленных для Руси войнах. А Вещий, в ту пору став при Игоре кем-то наподобие Бориса при Симеоне, на предложения иноземцев вступить в те или иные союзы отговаривался, что он теперь ничего не решает – от княжеской власти устранился, бразды правления Игорю передал.

На деле это было не совсем так – хотя Олег принимал посетителей княжеского терема, сидя не на престоле, а лишь по правую руку от молодого Игоря, бояре, дружина и торговый люд знали его князем по-прежнему. Но имелась в тех его словах и доля правды. Гибель почти всей русской рати по возвращении с Хвалыни17 сильно подкосила и здравие киевского правителя, и его уверенность в своей удаче.

Узнать, чем же закончилось болгаро-греческое противостояние, Олегу не пришлось – Вещий князь покинул сей мир. А спустя шесть лет упокоился и Симеон. Ныне на болгарском престоле сидел Пётр, завершивший отцово дело жизни тем, что заключил с Царьградом мир и получил себе в супруги знатную гречанку – внучку Романа. И в итоге тестем стал не болгарский правитель багрянородному кесарю, а соправитель греческого императора болгарскому царю. Кто от этого остался в большем выигрыше и прибытке, догадаться было не сложно. Старших братьев Петра, детей печенежской жены Симеона, постигла незавидная участь – Ивана отправили заложником в Царьград, Михаил был сперва заточён в монастырь, а позже, после его побега и попытки захватить в Преславе власть, казнён.

Все эти подробности Ольга узнала от Асмуда, на долгом пути в Киев развлекавшего их с Яромиром во время остановок рассказами из жизни нарочитого Ольгиного жениха и его окружения.

Памятуя о полученных от Дагмары сведениях и помалкивая о них, Ольга с деланым простодушием спросила тогда Асмуда и о том, почему Вещий князь не обзавёлся женой. Десница отговорился тем, что горячо любимая, водимая супруга Олега умерла вскорости после рождения сына, а после неё Вещий никого так уж более не полюбил, а назвать своей перед людьми нелюбимую, видно, не захотел. А те несколько детей, которые были рождены часто меняющимися в ложнице знаменитого правителя жёнами, почему-то все умерли в младенчестве…

Когда солнце закатилось за полдень, Ольга позвала Любаву и вторую чернавку – Нежку – пришла пора облачаться к вечере.

Поверх нижней сорочицы из тонкой белой паволоки прислужницы надели на княгиню золотисто-переливчатого шёлка далматику, затянули Ольгин стан широким поясом. На её голову, покрытую белым шёлковым убрусом, Любава возложила золотой круг очелья, того самого, которое было на Ольге в день свадьбы. В полые скобки на нижнем краю очелья над ушами продела крепления выбранных Ольгой рясен – ниспадающих до самой шеи золотых цепочек с нанизанными на них шариками алатыря – камня медового цвета. Это узорочье было среди Ольгиных свадебных даров.

– Как же красива ты нынче, княгинюшка, – восхитилась Любава. – Немногим мужним жёнам столь годен убрус, как тебе.

– Большинство супротив портит, – согласилась Нежка. – Волосы-то не видать.

– А нашей княгинюшке дюже к нежному личику, – подхватила Любава. – И очи нынче у тебя, госпожа, наконец-то радостные, и румянец на щеках. Даст Лада – всё образуется.

Ольга не стала уточнять у челядинок, что образуется, поблагодарила девиц и направилась в трапезную. Выглядела она, должно быть, действительно хорошо – не ожидая три последних дня явлений супруга в опочивальне, успокоилась и выспалась.