Повернулся к нам господин, и понял я, что «недоволен» – не то слово. Разъярён он был чем-то, и по тому, как поджимает он губы, как пальцами левой руки тискает правую, понял я, что с трудом он себя сдерживает. Я даже на всякий случай испугался, и Алай, кажется, тоже.

– Ну, будь здрав, Гилар, – скучным тоном проговорил господин. – А ты, Алай, не торопись убегать, – добавил он, заметив, что дружок мой намылился шмыгнуть в дверь: – Небось, решил: поручение выполнил, доставил кого велено, не смею мешать?

Мы стояли в дверях и считали за лучшее молчать.

– В общем, так, Алай. Недоволен я, как ты обязанности свои исполняешь. Нет в тебе расторопности, нет аккуратности. Часы мне вчера самому заводить пришлось, в спальне пылищи полно. И поведение твоё не нравится – то дурачка из себя строишь, то дерзишь, осторожненько так, исподтишка. Кроме того, разве кто разрешал тебе трогать мои книги? Что глазами хлопаешь? Думаешь, я не помню, в каком они стояли порядке?

Глянул я на Алая – и поразился. Хоть и побелело его лицо, но не страх в глазах был виден, а удивление. Уж не напраслину ли возводит на него господин?

– Я не касался ваших книг, господин мой, – тихо сказал он.

– Кроме тебя некому, – усталым каким-то голосом возразил аптекарь. – В общем, накопились за тобой дела. Сперва я думал хорошенько тебя выдрать, но потом решил, что толку не будет. Сдаётся мне, что причина в том, что ты по-прежнему мыслишь о себе как о князе, как о Гидарисайи-тмаа. И невместно князю выносить ночной горшок и таскать подносы с едой. Что, угадал я?

Алай мотнул головой.

– Не лги, – вновь заговорил господин. – Ты, может, и сам до конца себя не понимаешь, но я-то вижу. Гордость высокородная тебя изнутри ест. И с этим ничего поделать я не могу. Поэтому боле ты мне для комнатного услужения не нужен.

Он замолчал, и молчал долго – может, целую минуту. И за эту минуту чего только я не успел себе вообразить: и телегу, запряжённую быками, на которой увозят Алая, и городских стражников, которым господин сдаст беглого преступника, и даже – вы только не смейтесь! – могилу, которую сейчас поручат мне выкопать в дальнем уголке сада. А что Алай тогда передумал – то мне так и осталось неведомо.

– И потому ты, Алай, вновь будешь заниматься аптекарским огородом, – завершил господин. – Это у тебя явно лучше получается. А вот в комнатное услужение я беру тебя, Гилар! Почему-то мне верится, что справишься.

Стоял я, как мешочком с песком по голове стукнутый. И сам не понимал – то ли все мысли у меня из головы выскочили, то ли носятся они там друг за другом с огромной скоростью, так что ни одну не ухватишь. А потом вращение это замедлилось и начал я соображать.

Ведь что получается? С одной стороны, можно сказать, мечта сбылась. Хотел я быть всё время при господине, и вот, пожалуйста. С другой стороны, есть тут не только благо, но и худо. Первое худо – что больше не смогу в город за покупками ходить. Не лакейское то дело, имеются на то кухонные ребята Амихи с Гайяном. Когда ж в известное место бегать? Разве что по ночам, ну так и ночью я могу оказаться надобен господину. Из его покоев удрать посложнее будет, чем из людской. Второе худо – а придётся ли господину по нраву моё служение? Что-то в последнее время заносить его стало. То Дамиля из лакеев изгнал, то Алая… Долго ли я продержусь?

И почему, кстати, я? Впрочем, понятно, почему. Кого ещё-то? Дурачка Хайтару? И без того проштрафившегося Дамиля? Старшого с рукой покусанной и головой стукнутой? Халти – ученика и помощника по лекарской части? Безумицу Хасинайи? Так и выходит, что кроме меня – некому. Разве что нового слугу нанять. Но я уже давно понимал, что так вот просто взять и кого-то нанять господин наш лекарь не может. Неслучайно подбирает он себе слуг, а по какому-то доселе неведомому мне понятию.