– Махать клинком – это еще не все, – сказал Лан, – хотя некоторые считают именно так. Разум – часть клинка, причем большая. Очисти свой разум, овечий пастух. Освободи его от ненависти или страха, от всего. Выжги их дотла. И вы тоже послушайте. Применить это можно и для топора, и для лука, для копья или для посоха, даже действуя голыми руками.

Ранд уставился на него.

– Пламя и пустота, – удивленно произнес он. – Вы это имеете в виду, правда? Мой отец учил меня очень похоже.

В ответ Страж окинул его бесстрастным взглядом.

– Держи меч, как я тебе показал, овечий пастух. Я не могу за час превратить туповатого деревенского парня в мастера клинка, но, может, мне удастся добиться, чтобы ты не настрогал ломтиками свои ноги.

Ранд вздохнул и сжал меч перед собой обеими руками. Морейн наблюдала за ними без всякого выражения на лице, но следующим вечером она предложила Лану продолжать занятия.

По вечерам путники ели то же самое, что и днем, и на завтрак: лепешку, сыр и сушеное мясо; кроме того, вместо воды вечером был горячий чай. И вечерами всех развлекал Том. Лан ни за что не разрешил бы менестрелю играть на арфе или флейте – Страж говорил, что нет нужды будить всех окрест, – но Том жонглировал и рассказывал предания. «Мара и три глупых короля», или какой-нибудь из сотен рассказов об Анле – Мудрой Советнице, или что-то иное, о доблестях, о приключениях, вроде Великой Охоты за Рогом, но всегда со счастливым концом и радостным возвращением домой.

Однако хоть местность вокруг была мирной, хоть между деревьев не мелькали троллоки, хоть среди облаков не показывался Драгкар, Ранду казалось, что напряжение все возрастает, неважно, исчезла уже опасность или нет.

Однажды утром Эгвейн проснулась и принялась расплетать свои волосы. Краешком глаза Ранд наблюдал за ней, укладывая свое одеяло. Каждый вечер, когда тушили костер, каждый заворачивался в одеяла, кроме Эгвейн и Айз Седай. Две женщины всякий раз отходили в сторону от остальных, беседовали час или два и возвращались, когда все уже засыпали. Эгвейн расчесывала свои волосы, сто раз проводя по ним гребнем; Ранд специально считал, пока приторачивал переметные сумы и скатку позади седла. Потом девушка спрятала гребень, перебросила распущенные волосы через плечо и натянула капюшон плаща.

Потрясенный, он спросил:

– Что ты делаешь?

Она, искоса взглянув на него, ничего не ответила. Ранд вдруг сообразил, что впервые заговорил с ней за те два дня, что минули с ночи в убежище под стволами деревьев на берегу Тарена, но это его не остановило.

– Всю жизнь ты только и ждала дня, чтобы заплести волосы в косу, а теперь отказалась от этого? С чего бы? Потому что она свои не заплетает?

– Айз Седай не заплетают своих волос, – просто сказала она. – По крайней мере, пока не захотят.

– Ты же не Айз Седай. Ты – Эгвейн ал’Вир из Эмондова Луга, и у всего Круга Женщин случился бы припадок, увидь они тебя сейчас.

– Дела Круга Женщин тебя не касаются, Ранд ал’Тор. И я буду Айз Седай. Как только приеду в Тар Валон.

Ранд хмыкнул.

– Как только приедешь в Тар Валон! Зачем? Ради Света, скажи мне. Ты же никакой не Друг Темного.

– А по-твоему, Морейн Седай – Друг Темного? Да? – Эгвейн, сжав кулаки, резко повернулась к нему лицом, и он был почти уверен, что она вот-вот ударит его. – После того, как она спасла деревню? После того, как она спасла твоего отца?

– Я не знаю, кто она есть, но кем бы она ни была, это ничего не говорит об остальных. Сказания...

– Да когда же ты повзрослеешь, Ранд! Забудь всякие россказни и разуй пошире глаза.