– Отродясь слова тебе поперек не сказывала, – пожала плечами Ростислава. – Коль велишь готовиться, стало быть, учну готовиться. – И, провожая взглядом уходящего из светлицы отца, перекрестилась: «Вот и еще пару-тройку месяцев отсрочки себе выхлопотала».

Она вздохнула и, чтобы быстрее прогнать от себя грустные мысли о неизбежном возращении в Переяславль-Залесский, вспомнила о том, что именно она насочиняла отцу про события в далеком Рязанском княжестве.

«Вот будет забавно, если мои слова и впрямь правдой окажутся, – невесело усмехнулась Ростислава. – А впрочем, какая разница, кто там убивец, а кто страдалец. Главное, что отец мне поверил и отказался от похода на Рязань, а там… Там я еще что-нибудь удумаю. Ништо. Не пропадем», – ободрила она сама себя.

Свои хитрости она и за малый грех не считала. Никто же не спрашивал ее согласия, когда выдавал замуж. Сказали – надо, вот и все. На что уж отец всегда был потатчиком к старшей дочери, а тут и он не захотел хотя бы попробовать поговорить по душам.

А с другой стороны, о чем разговор-то вести? Это у дочек простецов жизнь невесть как сложится, а у княжеских иначе. Она еще в люльке качается, ее и от груди отнять не успели, а судьба уже известна – и за кого замуж, и когда. Ей самой и так изрядно свезло – почитай, почти до осьмнадцати годков невестилась, а ведь иных и в двенадцать лет, а то и того раньше под венец отдают.

Да и потом все заранее определено, до самой смерти. А коли супруга твоего костлявая раньше подстережет, у вдовы путей только два – либо в монастырь, либо, ежели сыновья малы, оставаться вдовствующей княгиней и ждать, когда они подрастут да когда молодая невестушка придет, чтоб свою власть утвердить. А далее все одно – монастырские стены.

Увы, но у нее, Ростиславы, детишек нет, и, случись что с Ярославом, дальнейшая дорожка известна… Впрочем, имелась и еще одна тропка, коя в Плещеево озеро вела. Страшно, конечно, только если призадуматься, то неведомо, что на самом деле страшнее – сразу на тот свет отправиться али заживо себя в темнице каменной похоронить? Ежели для нее самой такой выбор бы встал – как знать, как знать…

А вот обратно к отцу уже нельзя – не дочь, а вдова, пусть и молодая. Да и кто она в его тереме будет? Так, не пойми что. Повторно же замуж выйти – так не принято у князей «залежалым товаром» торговать. Да и кто на нее польстится – разве старик какой, а это значит из огня да в полымя. Ярослав-то хоть и суров, и зол, и несправедлив, и невнимателен, да много еще всяких «не», включая буйный нрав и тяжелую руку, но все-таки когда он на коне, да в воинской справе, да еще бравая дружина позади – тут уж у любой сердце в груди защемит. По первости, бывало, пару раз щемило и у нее.

Опять же взять – пусть и чужой, и сердцем далек, и мыслями, и отталкивал ее постоянно своими насмешками, когда она пыталась помочь советом, и руку на нее поднимал, а уж про податливых холопок, коих он сменил невесть сколько, и вовсе лучше умолчать, ибо не сосчитаешь, – но ведь муж. Другого-то нет и уже никогда не будет.

Хотя что об этом сейчас-то? Может, и будут еще дети. Ох как хотелось Ростиславе их иметь – маленьких, ласковых, ненаглядных. С ними и сердцу отрадно, и супротив всех несправедливых упреков, получаемых от Ярослава, устоять куда легче. Да и будущее тогда вырисовывалось совсем иное.

Ростислава упрямо тряхнула головой. Ладно, обождем до первопутка, а там…

И пошла в свою светелку – гордая, молодая, красивая, умная, но такая несчастливая.

Если же упоминать о молчании такого неустанного борца за справедливость, как Мстислав Удатный, то оно больше говорит о мудрости этого князя, чем о его нерешительности. К тому же, как мне думается, его в то время, скорее всего, гораздо больше занимали иные проблемы, напрямую связанные с Галичем, где вновь воцарился венгерский королевич Андрей…