Статский советник Николай Васильевич Алексеев во всякое время суток и любую погоду выглядел безукоризненно, несмотря на вдовство. Но Шурочка сразу заметила, что отец не просто устал. Его лихорадило – глаза блестели, он поминутно прикладывал к натертому носу насквозь уже влажный шелковый платок. Впрочем, советовать померить температуру, сказаться больным и не бывать пару дней в присутствии, полежать дома – было не только лишено смысла, но и опасно. Николай Васильевич часто пренебрегал недомоганиями. Ненавидел, когда ему о них напоминали. Никогда не соглашался поберечь себя. Он переставал ходить в свое любимое министерство, только если лежал уже в бреду с температурой 40. Но такое случилось лишь однажды.

Шурочка решила не ссориться и сделала вид, что не заметила отцовского состояния. Зато пока она рассматривала принесенную им полупрозрачную штуку, Николай Васильевич с подозрением изучал ее саму. Не просто изучал – принюхивался. Длинные вислые усы слегка шевелились как щупальца. Должно быть, ее одежда пропахла табаком на вечере у Григория Павловича – она совсем забыла переодеться. Шурочка решила: если папа что-нибудь спросит, тогда и она скажет по поводу его заложенного носа. Свалит все на то, что он чувствует запахи искаженно.

Но Николай Васильевич не поинтересовался, как ее дела и чем воняет. Он полностью увлекся тем, что принес с работы.

– Новейшее изобретение! Французы сейчас запускают в массовое производство. Можешь потрогать, но предельно осторожно. Этот экземпляр у нас один на все министерство, – сказал он.

Шурочка аккуратно взяла странную штуку. Та оказалась совсем не противной – даже не холодной. Почти невесомой.

– Сушеная медуза?

Отец расхохотался. У них с дочерью никогда не клеились задушевные разговоры, но о последних технологиях они могли говорить часами. Это было их тайным убежищем в мире одиночества, сносной заменой настоящей близости.

– Разверни, посмотри. Материал называется целлофан. Очень прочный и водонепроницаемый! Хоть компот туда налей – не протечет. Когда у нас установится повсеместное его использование, мусора станет заметно меньше! Природа нам только спасибо скажет.

Шурочка красовалась перед зеркалом с целлофаном – будто примеряла новую сумочку. Николай Васильевич подергивал себя вниз за усы – он всегда так делал, если получилось произвести достойный эффект.

– Я пригласил на обед его превосходительство с сыном. Мне с ним нужно без лишних глаз поболтать об этом целлофане. А ты пока Димитрия развлечешь игрой на фортепиано, пением. Это в субботу.

– Не хочу я петь сыну твоего Амусова, он такой зануда.

– Шурочка, ну а кто будет ему петь? Я? Ты же понимаешь, что тайный советник не просто так ходит обедать к статскому. Нам повезло, что его сыну нравится слушать твое пение. Спасибо женской гимназии – хоть этому научили. Надо пользоваться. И потом Димитрий Амусов из хорошей семьи, старинного дворянского рода, а нам с тобой давно пора замуж. – Николай Васильевич начал раздражаться.

– Папа, но я пока не хочу замуж. Что я должна сделать, чтобы ты увидел во мне нечто большее, чем приманку для твоих Амусовых? Может, подняться на сцену, освещенная прожекторами?

– Ты предпочитаешь не держать в памяти, кто тебя кормит, одевает, обучает, в чьей квартире ты живешь. Но я несу за тебя ответственность! Мое дело – до пенсии успеть передать тебя на попечение такому же умному, как я, но более молодому мужчине.

– Артистки тоже зарабатывают, и весьма неплохо!

– Если думаешь, что можно прокормиться цыганщиной, значит, мозгов тебе в гимназии ну просто не вложили. Беспутное житье, нищета в деньгах, платье и обуви – вот что такое твой балаган! Мужчины себе всех актрис разбирают и пользуются ими как позорищными женщинами. С такой репутацией замуж ты вообще никогда не выйдешь и меня на все министерство ославишь. Шурочка, в актрисы идут мещане или хуже того, но ты-то дворянка моими стараниями! Я всю жизнь положил, чтобы из нищеты вылезти, а ты нас обратно тянешь? Тьфу, как надоело объяснять очевидные вещи. Когда ты беден, мир о тебе не заботится. Ясно? Все! Запру тебя дома, раз такая дура!