В начале августа наконец нашелся человек, обративший на нее внимание. «Часовня посвящена Святой Магдалине, – писал он. – Макэвой повесил объявление, зовет на службу в 17.00. Хороший образец архитектуры Ренессанса шестнадцатого века в стиле Мезон Карре. Необходимые для реставрации материалы можно найти рядом, в стороне от главной дороги. Главный портал с запада и юга разрушен осколками снарядов. Деревянная крыша находится в хорошем состоянии, не считая незначительных повреждений». Затем младший лейтенант Джеймс Роример, а это был именно он, сфотографировал здание, подшил фотографию к описанию и отправил в Англию. В отличие от тысяч солдат, прошедших через участок «Юта» и едва замечавших часовню, он прибыл во Францию специально, чтобы спасти ее.

Однако служба Роримера пошла совсем не так, как планировалось. Он должен был прибыть намного раньше, но переезд был отложен, поскольку на линию фронта в первую очередь везли тех, кто должен был воевать, а не охранять памятники. И даже когда его наконец отправили на фронт, он не попал на свой корабль – капитану о нем не сообщили, и тот отчалил, его не дожидаясь. Из кораблей, на которые он мог сесть на следующий день, Роример выбрал судно французских ветеранов Северо-Африканской кампании. Он хотел ступить на французскую землю вместе с освободительными французскими войсками.

Союзники рассчитывали отвоевать Францию к концу июля, но за восемь недель они продвинулись только на 40 километров вглубь континента; линия фронта протянулась почти на 130 километров. Кое-где дела шли еще хуже. Например, к началу августа 2-я британская армия вместе со своим хранителем Банселем Лафаржем смогла пройти всего лишь на несколько километров вперед от места высадки в Кане. Во Францию прибыло еще пять хранителей, но их деятельность была ограничена медленным продвижением армии. Все рассчитывали на стремительный захват, а угодили в трясину, и в газетах уже зазвучало пугающее слово «тупик». Джеймс Роример высадился на континенте 3 августа и стал последним из хранителей памятников, прибывших в Нормандию.

Причина была очевидна – для остальных просто не оставалось места. За участком «Юта» Роример обнаружил не тихую французскую провинцию, какой она была еще пару месяцев назад, но кишащий солдатами город. Картина, открывавшаяся в заливе, «ошеломляла и впечатляла», как выразился Джон Скилтон, офицер отдела по связям с гражданской администрацией и населением, позже ставший одним из хранителей. Вплоть до горизонта канал был забит кораблями, ожидающими своей очереди на швартовку. Берег кишел войсками, вода – солдатами, бредущими на берег. Тысячи серебристых истребителей защищали их от немецкой авиации. А сразу за пляжем начиналась пробка. «Никогда в своей жизни я не видел такого количества транспорта всех видов и размеров, – писал Скилтон. – Вся дорога, насколько хватает глаз, сливается в одну непрерывную череду машин».

Но только оказавшись в колонне, направлявшейся на передовую, к штабу, Роример осознал масштабы происходящего. Кругом открывался пустынный пейзаж из разбомбленных землянок, искореженных заграждений и изрезанной колеями земли. Гигантские эвакуаторы стаскивали в кучи раскуроченные машины, а останки орудий и укреплений тихо ржавели у дороги. Над головой не смолкал рев самолетов. Грохот от воздушной бомбардировки сливался с взрывами мин. Большинство мин обезвреживалось саперами, но на некоторых подрывались несчастливцы, военные или гражданские. «Вести учет культурному ущербу посреди зияющих воронок и обгоревших остовов домов, – описывал Роример свои первые впечатления от Нормандии, – это все равно что пытаться разливать вино по лопнувшим бочкам».