Вечером по дороге домой Бритт-Мари терзали мысли о прошедшем дне. Она не могла перестать думать о неловкой ситуации, в которой их с Рюбэком застал Фагерберг, и о том, что теперь всем стало известно, кем была её мать, а ещё о предшествующей появлению Май дискуссии. Бритт-Мари отказывалась верить, что жертвы оставляли своих детей в одиночестве ради посещения «Гран-Палас». И ещё меньше верилось ей в то, что они добровольно водили к себе незнакомцев. Бритт-Мари не могла забыть разбитого лица и забинтованных рук Ивонн Биллинг. Ей всё ещё слышался слабый голос Ивонн, а перед глазами стояло выражение её лица – на нём было написано отчаяние.

Нет, Бритт-Мари ни за что не поверила бы, что Ивонн солгала.

Тяжёлая, влажная мгла опустилась на Берлинпаркен к тому времени, как Бритт-Мари быстрым шагом подошла ко входу. Почва была мокрой от вечерней росы, запах земли и гниющих листьев смешивался с кухонным чадом из чьего-то распахнутого окна. Откуда-то доносилась музыка, отголоски которой тонули в зелёной массе. Ступни саднило, а пятки жгло после долгого дня в новых туфлях, из-за которых Фагерберг теперь, кажется, считал её распутницей. Ничем не лучше тех женщин, кто поздним вечером приводит домой мужчин, с которыми познакомились в ресторане.