Она почти успела, издалека увидев, как Пасита отворил дверь второго по счету дома и вошёл. Кира на миг ошалела, едва не оглохнув от собственного безрассудства. Даже остановилась в нерешительности: «Да что он мне сделает, в конце-то концов? Разве что опять поцелует? – от этой мысли внутри предательски-радостно трепыхнулось. – Но вот ответит ли на прямой вопрос? Будет ли честен? Знает ли ответ на самом деле?»

«А, может, и правда, не только в силе дело?» – курсанты своей уверенностью внушили ей некоторую надежду.

Размышляя, Кира не заметила, как оказалась перед той же самой дверью. Даже подняла руку, чтобы постучаться. Сердце забухало в груди, так и норовя выпрыгнуть наружу. Во рту стало сухо-сухо, будто язык превратился в деревяшку: «Я так не переживала, даже когда на кабана самовольно сходила… И даже потом, когда об этом узнал Каррон...»

И все же рука так и не коснулась двери. В окне рядом что-то блеснуло, и, воровато оглянувшись по сторонам, охотница осторожно приникла к стеклу. Через щелку между неплотно задёрнутыми занавесками хорошо было видно склонившуюся перед Защитником женскую фигурку. Рука Паситы по-хозяйски легла девке на голову, направляя, и Кира, отшатнувшись, развернулась и понеслась обратно.

Ругая себя за то, что полезла, куда не следовало, охотница едва сдерживала рвущее грудь разочарование: «Ну как? Получила ответы? Пасита влюбился?! Как же! Тин Хорвейгу незнакома любовь! – ветер и метель мгновенно заметали следы, точно добрые союзники: – И хорошо! Теперь никто не узнает, что я здесь была, – слезы всё же пролились, обжигая щёки: – Нет, это не мой путь! Нечего больше выдумывать! Я теперь Защитница, а значит про любовь лучше забыть. Видно, для меня её Киалана не отмеряла».

Остановилась Кира лишь у храма богини. Отдышавшись, вознесла короткую мольбу, попросив укрепить дух, помочь справиться с душевными терзаниями, научить не питать ложных надежд. Дальше пошла медленнее, часы на башне показывали без четверти полночь: «Я не сиротка из сказки, я – успела…»

4.

Поодаль от стойбища сартоги соорудили большой помост, на котором разбили шатёр. Рядом толпилось несметное множество народу. Шаман в звериной маске протопал по скрипучим доскам и, окинув собравшихся мутноватым взглядом, ударил в бубен. Морозный воздух разрезала гортанная, застрявшая на одной тоскливой ноте песня-заклинание. Стремительно темнело. Здесь и там запалили высокие костры, несколько образовали неровное кольцо вокруг помоста. Отблески пламени зловеще заиграли на узкоглазых, плоских, выдубленных степными ветрами лицах.

Тональность песни изменилась, и, будто повинуясь сигналу, народ расступился. По образовавшемуся проходу в неторопливый забег пустились пары: каждый богато одетый и вооружённый ритуальным клинком воин волок мужчину, обнажённого до пояса и босого, несмотря на лютый холод. Пленников вели к помосту, накинув на шеи короткие верёвочные удавки. Те, покорные, словно опоенные дурман-травой, совсем не сопротивлялись, лишь таращили глаза, да старались вовремя перебирать ногами. Пары поднимались на помост. Воины, гулко топая праздничными сапогами, сменившими повседневные войлочные чуни. Пленники – оскальзываясь босыми пятками на занозистом дереве.

Пары выстроились в две линии, разделившись поровну. Тридцать жертв, склонив головы, ожидали своей участи.

Высокий и остроконечный шатёр, богато украшенный золотом и мехами, неожиданно раскрылся цветком, заставив толпу слиться в едином выдохе. На его месте осталась стоять девушка. На первый взгляд, совсем юная и совершенно обнажённая. По её спокойному лицу нельзя было понять, какие эмоции она испытывает, чувствуя на себе взгляды тысяч глаз и порывы ледяного ветра, жалящие тело. Кожа цвета слоновой кости даже издали казалась нежной. Чёрные как крылья ночи волосы спускались до самых пят и шлейфом ложились на пол. Небольшие грудки дерзко торчали тёмными ореолами сосков. Огромные, раскосые глаза блестели чернотой, отражая пламя.