Каким бы маргинальным, незаметным, мимолетным дельцом ни был Бэннон – такой персонаж Элмора Леонарда[11], – он мгновенно преобразился в офисе Башни Трампа, который он занял 15 августа, хотя, с точки зрения практических целей, его как бы и не было, если не считать нескольких вечерних часов (и то не каждый вечер) в этом временном пристанище в центре Манхэттена, пока 17 января следующего года транзитная команда не перебралась в Вашингтон. В Башне не было соревнования, кто является мозговым центром операции. Из доминирующих фигур переходного периода ни Кушнер, ни Прибус, ни Конуэй, и уж тем более ни избранный президент не способны были предложить хоть сколько-нибудь внятное видение или повестку. Вот почему всем пришлось обращаться к красноречивому, афористичному, неорганизованному, остроумному, склонному к импровизации человеку, который, во-первых, всегда был под рукой, а во-вторых, в отличие от них, прочел пару книг.

Именно этот человек во время президентской кампании сумел свести операцию Трампа, не говоря уже о ее философском винегрете, к единому политическому курсу: дорогу к победе определяет экономический и культурный месседж белому рабочему классу Флориды, Огайо, Мичигана и Пенсильвании.

Бэннон коллекционировал врагов. Мало кто подливал столько масла в огонь его ярости и злобы в отношении стандартного республиканского сообщества, как Руперт Мёрдок, – не в последнюю очередь потому, что Мёрдок имел прямой доступ к президенту. Один из ключевых элементов в понимании Бэннона: наибольшее влияние на Трампа оказывал человек, поговоривший с ним последним. Трамп хвастался, что Мёрдок ему постоянно названивает, а тот, в свою очередь, жаловался, что Трамп его уже достал своими звонками.

– Он ничего не понимает в американской политике и не испытывает никаких чувств к американскому народу, – сказал Бэннон президенту, не уставая подчеркивать, что Мёрдок не американец.

Но Трамп жаждал с ним общения. Питая слабость к “победителям” – а в Мёрдоке он видел абсолютного победителя, – Трамп в то же время начал плохо отзываться о своем друге-“неудачнике” Эйлсе.

Но в одном отношении этот человек был Бэннону полезен. Мёрдок, лично знавший всех президентов, начиная с Трумэна – о чем сам любил рассказывать, – и, как можно было догадаться, всех госсекретарей, полагал, что он лучше молодых, включая семидесятилетнего Трампа, понимает, как скоротечна политическая власть. (Об этом же он говорил Бараку Обаме.) У президента, в сущности, есть в запасе максимум полгода на то, чтобы сформировать повестку и произвести впечатление на общество, – хорошо еще, если полгода. А после этого ему придется тушить пожары и отбиваться от оппозиции.

Это послание Бэннон и сам старался донести до рассеянного босса. В первые же недели в Белом доме страдающий дефицитом внимания Трамп предпринимал попытки сократить число деловых встреч и часы своего пребывания в кабинете, а также по обыкновению регулярно играть в гольф.

Стратегический взгляд Бэннона на правительство сводился к ключевым словам: шок и благоговение. Вместо переговоров – доминирование. Воплотив свои мечты о высшей бюрократической власти, он не желал видеть себя бюрократом. У него есть высшее предназначение и моральные обязательства. Он – мститель. Он идет прямо к цели. Его слова и действия неразделимы: сказал, что это сделаешь, – сделай.

Бэннон уже продумал решительные меры, которыми не только запомнятся первые же дни новой администрации, но и которые всем дадут понять, что пути назад уже не будет. В шестьдесят три года нет времени на раскачку.