– Да будет благословлен этот день, и ты запомнишь его навсегда, Роллон Нормандский. Ибо сегодня, за три дня до празднования Рождества Богородицы[19], супруга твоя, Эмма Робертинка, графиня Байе, родила на свет Божий дитя мужского пола, нареченного франкским именем Гийом.

Ролло так и не донес до рта кружку, а лишь смотрел на Франкона, который, не останавливаясь, продолжал рассказывать, что дитя родилось под утро, и из-за сильного ливня он не смог сразу послать известие, а позже не мог отказать себе в удовольствии…

Франкон невольно втянул голову в плечи, когда Ролло одним прыжком оказался подле него и тряхнул его за ворот.

– Где они?

Едва получив ответ, он, как был, полуголый и босой, выскочил из опочивальни, во дворе вырвал из рук охранника повод лошади, и понесся, как безумный, в сторону ведущего на остров моста.

В это время Эмма, уже умытая и причесанная, сидела на постели, с нежным любопытством изучая крошечное существо, завернутое в такое длинное покрывало, что его хватило бы и взрослому.

– Гийом, – говорила она, любуясь этим крохотным носиком, зажмуренными глазками, толстыми щеками. – Гийом… мой мальчик! О, Сезинанда, как он прекрасен! Я никогда не думала, что рожу столь восхитительного сына.

О желании иметь дочь было тотчас забыто.

– Все младенцы, как ангелы, – ответила Сезинанда, прекрасно понимая, что сейчас чувствует подруга, ибо сама родила только три месяца назад. Но Сезинанда была весьма практична, поэтому уже видела себя кормилицей наследника Нормандии и сразу заявила, что пока Эмма отдыхала, она уже покормила дитя.

– Благодарю! – сухо кивнула Эмма. – Но дитя – это только мое, и отныне я сама…

Она так и не успела договорить, как створки двери с грохотом разлетелись, и в комнату ворвался Ролло. Стоял полуголый, с разметавшимися по плечам волосами, запыхавшийся. Он словно не решался подойти к своему ребенку. Только глядел на этот сверток на руках Эммы и тяжело дышал.

Сезинанда увидела, как засияли глаза подруги при виде Ролло, и, улыбаясь, направилась из комнаты, прикрыв за собой дверь. Они остались одни. Втроем.

– Ролло, – тихо произнесла Эмма, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Ролло, смотри, это наш маленький принц Нормандский!

Он как-то неуклюже подошел, по-мальчишески вытер руки о штаны, прежде чем взять у Эммы дитя.

– Мой сын… Мой наследник.

Он держал его так бережно и неуклюже, словно никогда еще не брал своих детей на руки. А потом поглядел на Эмму с восхищенным удивлением.

– Птичка!..

Он сел рядом, нежно поцеловал ее в висок. У Эммы потекли слезы. Потом они долго говорили о ребенке, о родах, об имени их наследника. Ролло ничего не имел против того, чтобы его звали франкским именем, ибо он рожден в этих землях. Но когда Эмма, наконец, решилась сказать, что ребенок крещен по христианскому обряду, конунг нахмурился.

– Ты уже не в силах ничего изменить, Ру, – осторожно заметила она.

Ролло сидел не шевелясь. Лицо его застыло. Он не глядел на Эмму, не сводя сурового взгляда с крошечного личика своего сына. Эмма заволновалась.

– Ты ведь не препятствовал, когда твои люди крестились.

Он поднял голову, словно к чему-то прислушиваясь. Эмма была так напряжена, так следила за ним, что не сразу заметила то, что привлекло его внимание. И лишь когда шум усилился, она тоже поглядела в окно. Гудели колокола. Кричали люди, сквозь створки окон проникал шум, сливавшийся в гул города, приветствовавшего рождение наследника своего правителя.

Теперь Ролло взглянул на нее. Она была бледна.

– Ролло, погляди, как он прекрасен – наш сын, наш долгожданный сын.