Я готова не была. Я хотела жить. Пусть и в этом странном, необычном мире со средневековыми законами, но жить. Не знаю почему, но с момента осознания, что я очутилась в другом мире ни разу не сомневалась, что попала я сюда окончательно и бесповоротно. У меня даже мысли не возникало, что моё тело лежит в реанимации в родном мире в коме, а эта реальность мне кажется. Отчего-то я знала, все по-настоящему. Именно поэтому я хотела жить.

— Я… — голос мой предательски дрогнул. — Я не отказываюсь сотрудничать со следствием, — произнесла глухо и потупила взгляд.

Смотреть ни на кого не хотела. Было больно, что никто не заступился за меня. Больно, что Селестин не пожелал защитить, попустительствовал моему унижению. Хотя с чего бы ему меня защищать? Глаза обожгли непрошенные слезы, но я их сдерживала. Не буду плакать. Я сильная и смогу пройти эту унизительную проверку и не разрыдаюсь. Наши женщины и не на такое способны. Просто представлю себя в роли актрисы. Да, пожалуй, именно так и сделаю, представлю себе сцену с раздеванием из фильма. Вокруг на съемочной площадке снуют гримеры, режиссер, оператор…

Как воочию я услышала слова: «Тишина на площадке! Камера. Мотор. Съемка».

В этот момент во мне что-то произошло. Словно находясь в трансе, я откинула одеяло, которым прикрывалась до этого момента и спустила на прохладный деревянный пол босые ступни. При этом подол моей сорочки задрался до середины бедра, выставляя на всеобщее обозрение длинные, стройные ноги.

— Как вы видите, господа, ноги у меня чистые. Без рисунков, — собственный голос я не узнала, таким он был вымораживающим, но полным достоинства. — Этой длины достаточно, или мне задрать сорочку выше?

— Не нужно, — хрипло ответил кто-то рядом.

Но я даже не оглянулась. Я играла навязанную мне роль. И я, буду не я, если не получу за эту сцену «Оскар». Пусть даже и в моем воображении.

Поэтому я подняла глаза на застывшего соляным столбом принца и, смотря прямо в потемневшее глаза Высочества, медленно потянула вначале за первую, а потом за вторую завязку. Вырез у сорочки был глубоким, и она не спадала лишь потому, что держалась за счет завязок. Но стоило их развязать, как ткань сползла с левого плеча и заструилась вниз, обнажая моё тело. Правда, скромность все равно взяла верх. Когда ткань сорочки только заскользила, я положила одну руку на грудь, прикрывая её, а второй прикрыла низ.

Белая ткань сорочки, подобно пене, улеглась у моих ног, а я стояла внутри неё как «Венера» Боттичелли и по-прежнему смотрела в глаза принца.

— Достаточно, — резкий, хриплый голос выдернул меня из транса, и на мои плечи легло одеяло. — Простите, мисс, что вам пришлось пройти эту процедуру. Даю вам слово чести, Кирьяна, за пределами комнаты об этом никто не узнает.

Слова Селестина доносились до меня, как сквозь вату. Это именно он не выдержал, сдернул с кровати одеяло и укрыл меня, закутав словно в кокон, а потом поднял и усадил прямо в кровать. Сам же присел рядом.

— Кирьяна, — взволнованно позвал меня лорд Селестин. — Кира, посмотри на меня.

Посмотрела. На дне его сапфировых глаз я рассмотрела тревогу, боль и злость. Увиденному даже удивилась. Правда, отрешенно. На меня словно напало какое-то отупение, я ничего не чувствовала, и смысл слов до меня доходил с опозданием.

— На сегодня допрос прекращаем, — раздраженно процедил лорд Селестин. — Вацлав, срочно позови лекаря.

— Не… не нужно прекращать допрос, — попыталась возразить я, представив, что в следующий раз мне вновь придётся проходить через унизительные проверки.