– Когда ты захочешь на него посмотреть, ты мне скажешь, – проговорила мама, целуя меня.
А у меня давно уже капали на подушку слезы.
Сюрприз
В доме было тихо. Мама с Женей легли спать, сестры готовились к экзаменам.
Побродив по пустым комнатам, переглядев в сотый раз на стенах все картины, перелистав в гостиной все альбомы, я только что поудобнее расположился с книгой в своем любимом мягком кресле, как послышался голос нашей горничной:
– Кирилл Сергеевич! А Кирилл Сергеевич!
– Что такое? – лениво отозвался я. (Наверное, опять тарелку разбила и боится сказать.)
– Барин, миленький, я сейчас на минутку отлучусь из дому. Не можете ли вы открыть дверь, когда позвонят? – торопливо шептала Маша. – Только скажите, что никого дома нет.
Я сразу согласился. Очень весело открывать дверь!
Я бросил книгу, влез на подоконник и стал следить за прохожими. Вот идет какая-то дама с мальчиком. Какой славный мальчик! Дай Бог, чтобы к нам! Проходят под нашими окнами. Я стучу по стеклу. Мальчик поднимает голову, дама смеется и грозит пальцем. Нет, мимо. Вот студент. Куда он так спешит? Двое мастеровых, баба в платке, какой-то господин с тросточкой… Столько людей, и все не к нам!
– Сосчитаю до ста, – думаю я, – наверное, за это время кто-нибудь позвонит!
Считаю возможно скорее, отстукивая пальцем по стеклу.
– Господи, уже семьдесят, и все никого! Дело идет к девяноста – счет постепенно замедляется. – Восемьдесят девять…
Проехал пустой извозчик.
– Девяносто… девяносто один, – нарочно растягиваю слова, – девяносто два, девяносто… три, девяносто че-ты-ре, – какая скука, – девяносто пять.
Когда Маша дома, все время звонят, в кои-то веки открываю я – и никого!
– Девяносто шесть… Девяносто семь…
Пальцы совсем прилипают к стеклу.
– Девяносто восемь…
Тут мне начинает казаться, что я с пятидесяти перескочил прямо на семьдесят. Приходится начинать с середины.
Идут, идут, и зачем все идут? Высунуться разве в форточку и крикнуть что-нибудь городовому?
– Пятьдесят три.
Тут мое внимание привлек выезжавший из-за угла экипаж. Толстый кучер крепко натянул вожжи. Лошади в серых яблоках быстро несутся по переулку. В экипаже какой-то господин, с ним двое мальчиков. Да это дядя Володя! Сейчас будет звонок.
Я быстро спрыгиваю с подоконника и бегу в переднюю. Звонят. Сердце бьется быстрее.
Дядя Володя, – какой он важный! Статный, высокий, седой! У нас дома говорят, что у него греческий профиль. Почему греческий? Я знаю одного грека из фруктовой лавочки. Нос у него крючковатый, глаза черные…
– Эта фрукта перваго сорт, – говорит он.
Дядя Володя не такой: у него прямой нос и серые глаза.
Все это быстро проносилось у меня в голове, пока дядя и двоюродные братья-гимназисты, глядевшие на меня свысока, снимали пальто и оправлялись перед зеркалом.
Только в столовой я вспомнил о Машином наставлении. Но было поздно: дядя Володя уже сидел у стола, мальчики рассматривали обои.
– Ну, Кира, где же мама? – начал дядя Володя.
– Она за покупками уехала на Кузнецкий, – храбро глядя ему в глаза, ответил я.
– А сестры дома?
– Нет, они тоже уехали.
– Bcе? Куда же?
– В Пассаж.
– Гм… – Дядя Володя побарабанил пальцами по столу. – А папа дома?
– И папа тоже уехал…
– В Пассаж? – докончил дядя.
– Я не знаю, куда он уехал! – с отчаянием воскликнул я.
Мальчики переглядывались, дядя барабанил пальцами.
– Женя-то по крайней мере дома?
– И Жени нет, никого нет!
Вдруг из маминой спальни раздался громкий зевок. Я так и замер от ужаса.
– Это кто же зевает? – спросил дядя.
Я, не отвечая, летел к сестрам в комнату.