С правой стороны от капонир, находящихся на некотором возвышении, убегало вниз лимонно-салатное, рапсовое поле, а с левой – дышало и волновалось кукурузное море.

Капониры даже в бытность существования нашей воинской части не использовались по их прямому назначению. Это было что угодно: альпийский луг, яблоневый сад, затерянный мир, одна из любимейших книг моего детства, однако мир не Конан Дойла, а наш собственный, неповторимый и таинственный. Но только не то, для чего эта площадь, собственно, была предназначена изначально. Тем не менее, название «капониры» прикипело основательно и осталось за этим местом, я уверена, по сей день.

Так вот в тот день мама занималась заготовками. И на жаркой кухне вовсю кипела работа. Оттуда доносились пряные ароматы томлёных овощей, там на пару при помощи чайника, а вернее его носика, по очереди стерилизовались банки, а на плите в эмалированной миске в третий раз «подходило» бесподобное мамино айвовое варенье с полупрозрачными, желейными дольками. С тех пор, мне доводилось есть много чего. Даже подчас весьма экзотического. Но нигде и никогда больше я не пробовала и близко такого варенья из айвы, что готовила наша мама.

Так что ужин в этот день ожидался позже. И мы с братом, дожёвывая на ходу бутерброды с маслом и сахаром, направились в капониры.

Я, в полном согласии со своим холерическим темпераментом, жестикулируя и горячась, вдохновенно рассказывала о том, как буду жить, когда окончу школу и уеду, наконец, из этой глуши.

– Стану зоологом и буду жить в джунглях, изучая животных, как Джой Адамс, – захлёбывалась я от восторга. В то время, я с полным основанием полагала, что единственная жизнь, мало-мальски заслуживающая уважения, эта та, что целиком и полностью посвящена братьям нашим меньшим.

Андрей, смышленый и вдумчивый не по годам, шагал рядом и внимательно слушал, иногда вставляя несколько слов, но, в основном, молча, но одобрительно поддерживая. Иногда я думаю, как же мне не хватает сейчас этого. Вот этого спокойного и осознанного понимания и соучастия. Сопереживания… Когда тебя принимают, не потому что ты говоришь что-то необычайно умное или успела добиться в жизни каких-то выдающихся результатов, нет… А просто потому что ты, это ты. Вот такая долговязая, конопатая и несуразная. Строящая легчайшие и громоздкие замки, наполненная термоядерной смесью из Джерома, Чехова и Даррелла и несущая иной раз, полную околесицу…

И рядом твой младший брат, которому не нужно ничего доказывать, с которым вы любите друг друга несмотря ни на что. Не взирая ни на какие разногласия и конфликты, не обращая внимания на полное противоречие интересов и взглядов, и даже с учётом кардинальных отличительных признаков по полу, темпераменту и возрасту, вы самые, что ни на есть, родные. В самом высоком значении этого слова.

В то время о котором идёт речь, я в самом деле считала тогда это место чем-то вроде тюрьмы, которая застит свет моих необузданных мечтаний, перекрывает воздух свободы и мешает выйти на широкую, праздничную дорогу насыщенной, взрослой жизни. Я мечтала уехать далеко-далеко… И зажить своей невозможно пленительной, настоящей жизнью.

Брат, разумеется, был посвящён в это до мельчайших подробностей, поскольку с раннего детства был тайным поверенным почти всех моих секретов. Помню, как жаловалась ему на отсутствие подруг, даже не подозревая, что самый искренний, честный и преданный друг всегда был рядом со мной.

В тот вечер мы бродили в капонирах час или около того, и перед самым уходом, не сговариваясь, поднялись на самый дальний холм. И замерли в немом изумлении от открывшейся перед нами, изумительной картины. Огромное, предзакатное солнце лило мягкое, ласковое золото своих прощальных лучей на рапсовое поле, сливаясь с ним у горизонта в заключительном, бархатно-жёлтом поцелуе. В самом низу, под нами, зрелая, густо-зелёная трава шёлковой волной укрывала от вечерней прохлады богатейшее, полевое многоцветье. И на самой границе между этим оранжевым и разноцветно-зелёным беспредельем паслась тёмно-коричневая лошадь с длинноногим жеребёнком, невозмутимо прядая ушами и неспешно пощипывая траву. Они стояли в лучах заходящего солнца, окутанные тончайшей, золотистой дымкой словно ореолом.