– Новая аранжировка Итальянского концерта Баха? – предложила Эдит. Исполнение подобных дуэтов было основой их отношений. С самого детства она высоко ценила вечерние визиты отца в детскую. И начала серьезно работать, только чтобы заслужить его улыбку… но теперь Эди знала, что игра у нее в крови.

Граф никогда не умел проявлять свои чувства. Но приходил в детскую каждый вечер и научил дочь играть. Пришло время, когда ему нечему стало ее учить, но они по-прежнему упражнялись вместе.

Теперь он молча кивнул, соглашаясь на Баха. Они одновременно подняли смычки. Отец и дочь играли вместе так долго, что следовали друг за другом не задумываясь.

Эдит вела вторую партию. Ее ноты танцевали вокруг нот графа, подхватывая суровую басовую партию, растворяя ее в мелодии, вплетая прядь солнечного света в полночь. Отец сидел лицом к ней. Лицо выражало радость и одновременно полную сосредоточенность.

На половине пьесы по комнате снова пронесся порыв ветра, и оба подняли головы. Эди едва не запнулась, когда по комнате разлетелись ноты. Хорошо, что отец был так поглощен музыкой, потому что, к полному изумлению девушки, за открытой стеклянной дверью стоял Гауэйн.

Ее левая рука автоматически скользила по грифу, но глаза были устремлены на герцога Кинросса.

Тут отец резко остановился, а Эдит несколько секунд еще продолжала играть, хотя ноты казались слабым подобием того, какой должна быть мелодия.

Неужели граф что-то услышал?

Она тоже подняла смычок, хотя едва дышала.

– Еще раз? – спросил он.

К облегчению Эди, в голосе отца не было подозрений, просто констатация того, что она потеряла настрой. Неудивительно: невозможно сохранять сосредоточенность, необходимую для такой пьесы, когда жених материализуется, подобно шотландскому призраку, на крошечном балконе, в двадцати футах над землей, у двери в спальню. Как, спрашивается, он сюда попал?

Если отец обернется…

Тщеславная сторона Эди хотела, чтобы Гауэйн посчитал ее чувственной женщиной, чьи алые губы возвещают о ее внутренней сущности. Она поддернула сорочку, обнажив левую ногу. Отец ни за что не заметит: ни один музыкант не смотрит на другого во время игры. Мало того, граф часто закрывал глаза.

– Да, – ответила Эдит. – Вернее, нет. Давай, сыграем Ларго из концерта Вивальди соль-мажор. Перед этим я работала над аранжировкой Мелчетта для виолончели.

– Тебе нужны ноты?

– Нет. Я работала над этой мелодией целый месяц до того, как заболела. Я играла вторую партию. Если возьмешь первую, все получится идеально.

Отец кивнул:

– Помни лиричность музыки, Эди. В прошлый раз ты так сосредоточилась на постановке пальцев, что не слушала язык музыки.

Усталости в его голосе больше не ощущалось.

Удостоверившись, что отец не подозревает о присутствии Гауэйна на балконе, Эди немного расслабилась и позволила себе снова взглянуть на герцога. Он по-прежнему был там. Молчаливый, темный силуэт на фоне неба. Чувства, которые она питала к нему, были такими странными…

Заметив дьявольский блеск его глаз, она ощутила, как сжалось сердце. Как в тот момент, когда она впервые услышала виолончель.

Отец нагнул голову и коснулся смычком струн. Вскоре музыка увлекла Эди.

Она хотела, чтобы Гауэйн понял эту ее страсть, увидел, что это не пустое времяпрепровождение. Поэтому она выкинула его из головы и позволила музыке подхватить себя и понести. Теперь Эдит вторила отцу, вплетая в его мелодию свою. Музыка постепенно нарастала, захватывая воздух и превращая его в звуки такие сладостные, что они казались ощутимыми эмоциями. Ее тело покачивалось в такт игре. Они приближались к самой сложной части пьесы.