– Заткнись, пожалуйста, Хью!

Эта фраза из ее любимого фильма – «Человек с бульвара Капуцинов», и уж если она ее вспоминает, значит, все хорошо, пришло умиротворение.

Она отправилась в ванную, вернулась умытая.

– Ну все, проехали, – сказала обычным повелительным тоном.

Утро воскресенья. В квартире тишина. Заглянула к матери. Она стояла в своей комнате и смотрела в балконную дверь, на раскинувшийся под окнами парк.

– Жаль уезжать?

– И да, и нет. Все-таки с этим домом связана почти вся моя сознательная жизнь. А хочется начать новую.

– Ну ничего, – милостиво согласилась я. – Если что – сможешь вернуться.

– Это вряд ли, – отозвалась она. – А навещать тебя буду, проверять, чтоб не сбилась с пути истинного.

Ну вот, приехали. Она неисправима! К чему тогда разговоры о новой жизни? Интересно, как часто она собирается меня проверять? Труда это не составит, работает она через дорогу.

Мать сложила вещи в большую сумку. Сказала:

– Возьму кое-что на первое время, потом потихоньку перевезу все, что надо. Ты не видела мою вязаную жилетку?

Понятно, вот и повод ходить сюда каждый день.

Я пошла накрывать на стол. Она пела:

– Я другое дерево… Я такое дерево…

Сели завтракать.

– Жаль, что ты ничего не рассказала мне о Викентии. Я же ничего о нем не знаю.

– Узнаешь. Теперь вы будете часто общаться.

С какой стати? Общаться мне не с кем, что ли? Может, мужик он и неплохой, но особой приязни у меня не вызывал. Высокий, толстеющий, когда-то был блондином, а теперь, сдобренный сединой, просто пегий, он даже мог показаться симпатичным, но только не мне. Как-то он заявился после моего поступления в пед, поздравил и говорит:

– Задам тебе контрольный вопрос как будущему педагогу, преподавателю литературы. Как звали героя Гоголя из «Записок сумасшедшего»?

– Поприщев.

– Не Поприщев, а Поприщин. А как его имя и отчество?

– Разве в тексте это есть?

– Есть. Его зовут Аксентий Иванович.

О-бал-деть!

– А как звали собачку, письма которой читал Поприщин?

Не помнила я имени собачки. А экзамен, устроенный Викентием, не прибавил к нему симпатии, скорее наоборот. Похоже, подумала я, он зануда почище матери.

– Куда же делась моя вязаная жилетка? – не унималась мама. – Ты точно ее не надевала?

– Вот еще… Я такое ретро не ношу. А Викентий разведенный или вдовец?

– Пятнадцать лет как разведен.

Я даже присвистнула.

– А дети есть?

– Сын. Женатый. И внук есть. Они в Севастополе живут, на родине бывшей жены Викентия, она вернулась туда после развода.

– Что же Викентий делал эти пятнадцать лет? Без жены. Интересный вопрос.

– Ничего интересного. Сына воспитывал. Сын в Нахимовском учился, закончил, в военно-морское училище отказался идти, поступил в корабелку, а потом к матери уехал.

Мы позавтракали, и мама опять искала свою жилетку, пока не обнаружила ее в стенном шкафу.

– Выброси ты эту чучельно-огородную жилетку! Это же ужас!

Ноль внимания, поет:

– Я другое дерево…

– Какое же, интересно, ты дерево?

– Такое. Не потому что я лучше других деревьев. Просто я не хочу, чтобы меня гнули и ломали, чтобы делали из меня мачту океанского корабля и даже скрипку! Я хочу тянуться ветвями в небо и быть сама собой.

– Прикольно, – говорю. – Даже философски как-то… И поэтично, ничего не скажешь.

Вот что делает любовь! Она уже песни сочиняет. Или это из ее студенческого репертуара, когда они на картошку ездили и пели под гитару у костра?

Не могла дождаться, когда же мать отвалит, а она почему-то медлила, словно ей чертовски не хотелось покидать свой дом. Как тягостны последние часы, минуты перед отъездом, когда не ты уезжаешь. Еды у меня оставалось предостаточно, как и наставлений. Я не должна злоупотреблять материнским доверием, обязана вести нормальный образ жизни, не превращать дом в бардак, потому что она положила на меня восемнадцать лет труда и все свои надежды. Наконец мы взяли рюкзачок, дорожную сумку, и я проводила мать до метро. На станции «Московская» ее должен был принять в объятия законный супруг.