– Что смешного? – спросил он.

– Соблазнительно брошенные рейтузы. – Она рассмеялась и с нежностью на него посмотрела. – Ты иногда так меня смешишь.

– Правда?

– Бывает. Тебе бы на телевидении выступать.

Он довольно улыбнулся и закрыл глаза. Образ Эммы той ночью действительно стоял у него перед глазами: вот она лежит на узкой кровати, голая, не считая юбки; руки подняты над головой, и он с ней целуется. С такими мыслями он и уснул.

К вечеру они вернулись в комнату – уставшие, липкие от пота, с обожженной солнцем кожей – и, войдя, сразу посмотрели на кровать. Обошли ее и вышли на балкон, откуда открывался вид на море, которое подергивалось дымкой по мере того, как голубое небо приобретало сумеречную розовую окраску.

– Ну, кто первый в душ?

– Иди ты. А я посижу и почитаю.

Она опустилась в старый шезлонг в вечерней тени, слушая звуки льющейся воды и пытаясь сосредоточиться на крошечном шрифте русского романа; с каждой новой страницей ей казалось, что буквы становятся все мельче.

Внезапно она встала и подошла к маленькому холодильнику, который они наполнили бутылками с водой и пивом; достала банку и в этот момент заметила, что дверь ванной распахнута настежь.

В душе не было занавески, и Эмма увидела Декстера. Он стоял боком под струей холодной воды, закрыв глаза от бившей в лицо воды, откинув назад голову и подняв руки. Она видела впадины под его лопатками, длинную загорелую спину, две ямочки у основания позвоночника над маленькими белыми ягодицами. Но боже, он поворачивается… банка выскользнула у нее из пальцев, ударилась об пол и с шипением полетела в сторону, как реактивный снаряд. Она накрыла ее полотенцем, точно хотела поймать мышь, затем подняла глаза и увидела Декстера, своего «просто друга». Он был голый, не считая свертка из одежды, которым небрежно прикрылся спереди.

– Банка выскользнула! – поспешно сказала она вслух, вытирая пивную пену полотенцем, и подумала: еще восемь дней такой жизни, и я сама взорвусь.

Потом настал ее черед идти в душ. Она закрыла дверь, вымыла пивные руки и, испытывая неудобство, принялась раздеваться в тесной запотевшей ванной, где все еще пахло его лосьоном. Правило номер четыре гласило, что Декстер должен выйти на балкон и стоять там, пока она вытирается и одевается. Но, проведя небольшой эксперимент, он выяснил, что если не снимать очки и чуть повернуть голову, то можно увидеть ее отражение в стеклянной двери и наблюдать, как она натирает лосьоном подрумянившуюся шею. Он видел, как Эмма наклонилась, надевая трусики, смотрел на плавный изгиб ее спины и арку меж лопаток, когда она застегивала лифчик, на поднятые руки и голубое летнее платье, закрывшее ее тело, как занавес.

Она вышла на балкон.

– Может, останемся здесь? – предложил он. – Чем ездить по островам, зависнем здесь на неделю, потом вернемся на Родос и оттуда полетим домой.

Она улыбнулась:

– Хорошо. Можно и так.

– Тебе не надоест?

– Не думаю.

– Ты довольна?

– Ну, щеки у меня, как жареные помидоры, но в остальном…

– Дай посмотреть.

Она закрыла глаза, повернулась к нему и вскинула голову; волосы ее все еще были влажными, она зачесала их назад, открыв блестящее чистое лицо. Это была Эмма, но какая-то другая. Она вся сияла, и ему на ум пришло выражение «поцелованная солнцем», а потом он подумал: поцелуй ее, возьми ее лицо в ладони и поцелуй.

Вдруг она открыла глаза:

– И что будем делать?

– Что хочешь.

– Сыграем в «Скрэббл»?

– Не забывай про правила.

– Ладно, тогда давай поужинаем. Должен же у них быть греческий салат.

Рестораны в маленьком поселке были примечательны лишь своей одинаковостью. В воздухе висел дым от жареной баранины, и они сели в тихом месте в конце набережной, где начинался полумесяц пляжа, и стали пить вино с хвойным вкусом.