Внутри заброшенных зданий явно шла жизнь, прорывавшаяся то промелькнувшей тенью, то отчетливо вырисовавшимся в дверном проеме массивным силуэтом.

Полины нигде не было видно, но Артур и не верил в то, что ему так повезет. Он здесь только для того, чтобы убедиться, что база диких именно тут. Решение, пришедшее в его голову, являлось одновременно и простым и сложным. Это был риск, игра на грани, но теория невероятности должна быть на его стороне.

Всем поступкам Артура – и прошлым, и будущим, и настоящим – имелось одно лишь оправдание, вместе с тем являющееся оправданием всего его странного, противоестественного существования. Это любовь. Банальное, истасканное слово, запачканное прикосновением тысяч немытых рук, и вместе с тем такое чистое, что кристальный горный родник казался по сравнению с ним мутной лужицей. Любовь – огонь, умирающий только для того, чтобы возродиться, образ, знакомый всем и являющийся откровением для каждого.

Теперь Артур знал совершенно точно, что все, что он раньше читал или думал об этом чувстве, – вздор и пустяки. Любовь нельзя описать. Она как полет птицы, как капля росы, в которой отражается солнце, она – как мелодия, слышимая не ушами, но сердцем, как терпкая сладость спелой вишни и горечь, что есть даже в сладости меда… Она – то единственное, что у него осталось.

Артур подходил к дому, расположенному в одном из Арбатских переулков, не скрываясь, чтобы у охраны было время сообщить о его появлении Отцу.

У ворот его действительно ждали. Его тщательно обыскали, вероятно, удивившись отсутствию оружия, и, не спрашивая ни о чем, проводили внутрь.

Двор так и щетинился невидимыми снайперами. Артур прекрасно понимал, что находится сейчас на мушке сразу нескольких винтовок, но также осознавал, что Отцу, скорее всего, захочется с ним встретиться. Хотя бы для того, чтобы выяснить, что произошло, а еще из-за склонности к показательным парадным жестам. Отец никогда не отдаст приказ уничтожить провинившегося тайно, если есть хотя бы малейшая возможность устроить публичную экзекуцию. В одном из подвалов здания, уходящего глубоко под землю, стоял специальный агрегат с ультрафиолетовым излучением. Эта комната внушала страх всему Дому, не случайно она называлась залом казней.

Молча, словно в сопровождении теней, Артур проследовал в приемные покои Отца. Отец восседал на обитом темно-пурпурным бархатом кресле с высокой резной спинкой, а на подлокотниках, выполненных в виде сплетенных, словно ползущих вверх, человеческих фигурок, лежали его желто-пергаментные руки. Лицо отца было лицом мумии – с глубоко запавшими щеками и провалами глазниц, в которых угольями горели пронизывающие глаза.

Артура поставили перед ним. Отец махнул рукой, на миг нахмурился, и конвоиры поспешили удалиться, пятясь и потешно кланяясь при этом.

Затем в комнате воцарилась тишина.

Оба – и молодой, и старый вампир – не произносили ни слова, словно враги, готовящиеся вступить в смертельную битву.

Артур стоял перед сидящим старейшиной уверенно и свободно – в черном, расстегнутом на груди полупальто, из-под которого виднелся тонкий белоснежный свитер, в узких черных джинсах и элегантных ботинках.

– Я думал, что ты умер, – проговорил наконец старейшина низким хриплым голосом – голосом, в котором не было ни единой живой нотки.

– Я умирал, но это не важно, – ответил Артур, спокойно глядя в глаза Отцу.

– Вижу. Ты изменился, – старейшина чуть наклонился вперед, вглядываясь в лицо неверного сына.

Артур промолчал, и Отец вновь прервал затянувшуюся паузу.