– На это потребуется время.

Ева сделала знак отцу Лопесу, пропустила его вперед, а выйдя из церкви, запечатала и заперла дверь. Звуковая реклама над головой выпустила пулеметную очередь испанских слов. Впрочем, все они нанизывались вокруг одного, хорошо знакомого Еве названия: «Поднебесный»! Распродажа в универсальном магазине.

«Распродажа, она на всех языках распродажа», – сказала себе Ева.

– Неужели кто-то действительно слушает все это? – пробормотала она с досадой.

– Что именно?

Она повернулась и заглянула в глубокие печальные глаза отца Лопеса.

– Позвольте мне спросить вас кое о чем по существу. Ваша религия в принципе допускает убийство?

– На войне, при самообороне или при защите жизни другого человека. Вам приходилось убивать?

– Да, – признала Ева.

– Но не ради собственной выгоды.

Еве вспомнились собственные руки, скользкие от крови, когда она заколола своего отца ножом. Снова и снова она втыкала в него этот ножик…

– Все относительно…

– Вы защищаете, вы отдаете тех, кто преступает закон, в руки правосудия. Бог своих детей знает, лейтенант, Он читает в их сердцах и душах.

Ева спрятала универсальный ключ в карман, но не вынула сжимавшую его руку.

– Наверное, то, что творится в моей душе, Ему по большей части не нравится.

По тротуару, толкаясь, спешили люди. По проезжей части плотным потоком двигались автомобили. Воздух гудел от беспрерывного движения, пока отец Лопес внимательно вглядывался в лицо Евы.

– Зачем вы делаете свою работу? Каждый день вам приходится заглядывать в такие места, куда другие носа не сунут ни за что на свете. Так почему же вы это делаете? Почему вы стали копом?

– Потому что я коп и есть. – Странно, решила Ева, стоять тут с человеком едва знакомым, с человеком, которого она еще не вычеркнула из списка подозреваемых, и говорить ему такие вещи. Раскрывать душу. – Дело не в том, что кто-то должен заглядывать куда не хочется, но приходится. Дело не в том, что я должна это делать.

– Призвание. – Отец Лопес улыбнулся. – Оно не так уж сильно отличается от моего. Мне тоже приходится заглядывать куда не хочется.

Ева невольно рассмеялась.

– Ну что ж…

– И вы, и я, лейтенант, мы оба с вами служим. А чтобы служить, мы оба должны верить в то, что многие назовут абстракцией. Вы – в закон и порядок, в правосудие. Я – в высшую силу и в законы церкви.

– Вам в вашем служении, наверное, не так уж часто приходится надирать задницу.

Вот теперь он засмеялся – теплым, дружелюбным смехом.

– Приходится, и не так уж редко.

– Вы боксируете?

– Откуда… ах да, вы видели мои перчатки. – Его лицо прояснилось, печаль ушла. В этот миг Ева увидела в священнике человека. Просто человека, стоящего на тротуаре весенним вечером. – Меня отец научил. Мой родной отец. Способ обуздать и направить в правильное русло подростковую агрессию. Чтобы мне самому не надрали задницу.

– Ну и как ваши успехи?

– У нас есть ринг в молодежном центре, я работаю кое с кем из ребят. – На его лице заиграла лукавая улыбка. – А когда удается уговорить кого-то из взрослых, мне тоже перепадает несколько раундов.

– А Флорес был вашим спарринг-партнером?

– Очень редко. У него левое плечо провисало. Типичный дефект. Для него был характерен недисциплинированный, я бы сказал, скорее уличный стиль. Но на баскетбольном поле ему не было равных. Текучий, быстрый и эластичный. Он тренировал и младшую, и старшую группы. Им будет его не хватать.

– Я собираюсь заглянуть в молодежный центр, перед тем как отправиться домой.

– Сегодня там закрыто по случаю траура. Я только что вернулся: беседовал с ребятами, старался их успокоить. Смерть Мигеля и без того сильно по ним ударила, а уж теперь, когда выяснилось, что это убийство… – Он тяжело вздохнул. – Мы хотели, чтобы дети сегодня побыли дома, с семьей, друг с другом. Завтра утром я проведу службу в молодежном центре и продолжу консультирование, если в этом будет необходимость.