Удар по голове речь Каинову прервал. Когда оклемался – услышал:

– …а разница вот какая. То было начальное заповедание, а тут цельное святописание. Усёк? Или снова шваркнуть?

– Читай, гнида…

Сысой, встав, провозгласил:

– СОВРЕМЕННОЕ СВЯТОПИСАНИЕ, МИХЕЕМ ВЕЛИКИМ СВОЕРУЧНО СОСТАВЛЕННОЕ.

Глупцы и глупихи – учение моё не для вас. Для посвящённых оно.

Ты к ведуну на хрена идёшь, курья башка? А вот зачем: затем, что никто, кроме нас, могучих облакопрогонников, тебе не скажет, кто ты на самом деле есть. И не даст зелья для лютых твоих врагов. Не сделает так, чтобы ты один властвовал над всеми.

Был у меня случай. Пришёл один. Говорит – научи. Я ему ниже пояса, по ядрышкам, – раз, по шее – два! Он-то меня как раз понял. «Всё осознал, говорит, Михей-батюшка. Осознал – и теперь столбенею».

А как вышел за ворота – на порог мой слюной ядовитой капнул. Капнул раз, капнул два и три. Аж забор потемнел от яда. Думал, не узнаю. А я узнал и его воротил. До сих пор у меня на вешалке плюшевая шубейка его висит. А сам он пропал кудатось. Что этот случай доказывает? В суд пойдёшь – шиш найдёшь. Пойдёшь в полицию – обломают амбицию. Пойдёшь в Президентский совет – кукиш тебе в ответ. А пойдёшь к колдуну, получишь крутого зелья, перестанешь выть на Луну.

– Ну пока всё. Дальше – часть вторая. Но она для особо посвящённых, в специяльном рассоле выдержанных. Часть вторую не велел Михей-батюшка покуда тебе читать. Велел самое начало обороток прочесть и потом ими рожу твою протереть, после того как словесным поносом просрёшься!

Сысой-Сисоп гадливо сплюнул, начал читать оборотки:

– Оборотка № 1. Бабло, бухло и блудень! Любой вред, какой я здесь записывать буду, – пользу тебе принесёт. Вред вреду – рознь. От вреда колдованского – одна польза. А от пользы обчественной – один убыток. А посему – скоро я, Михей Великий, укрою мир шубой своей. Шуба старовата, шуба волохата. Зато греет! И в шубе этой – доброе зло зреет.

– Теперь пой, – крикнул Сысой. – Встань и со мной пой: Доброе зло – нам повезло! И в конце куплета подскакивай. Часть тайного учения в подскоках скрыта. Ну, погнали:

Пел, приплясывал и стонал от удовольствия Сысой. Вместе с ним подскакивал и Корнеюшка.

Вернувшись в Москву – почти неделю ещё пробыл в Болгарии, где больше мучился от подхваченной на берегах Дуная простуды, чем занимался книжными делами, – Тихон сразу узнал про Нею: уже три дня в Соловьёвке, в клинике неврозов. Состояние среднетяжёлое. Просветления от инъекций наступают, но не часто. Сообщила об этом медсестра, позвонившая из «НПЦ психоневрологии имени Соловьёва» ему на домашний.

Тихон рванул на Донскую, в неведомую Соловьёвку. Хотел поскорей забрать Нею домой: «Пока ей там психотропами ум до полной прозрачности не высветлили».

Добрый рассеянный доктор с ворсистыми щёчками и квадратиком каштановых усов над губой – отнюдь не психиатрический злодей, не изверг рода человеческого, – присев в коридоре отделения на чёрный кожаный диван, горячо Тишу убеждал:

– Не нужно забирать её, хоть на полтора-два месяца оставьте. Сейчас 30 октября. К Новому году мы жену вашу на ноги – клятвенно заверяю – поставим. Это ведь всё враки про врачей-монстров! Не мы изверги, а тот, кто жену вашу всякой гадостью пичкал. Жабьей слюной и змеиной жёлчью поил ведь, – доктор понизил голос до шёпота, – язычник отмороженный. Завтра окончательно анализы исследуем, тогда точно скажу. Курс назначим. У нас – никакой дряни: всё чистое, всё отечественное…