«Одного дня приволокся ко мне дух бесплотный. Блёклый, раскумаренный и голова в шишках.

– Ранен я и убит, – сказал. – Пособи, Михеюшка! Пособи, темнила наш светлый!

– А самолёт летит, колёса стёрлися, а вы не ждали нас, а мы припёрлися… Тебе кто темнилой меня звать позволил?

– Боже упаси, не темнила ты, это с перепугу я. Мы не припёрлися, а приземлилися и чуть в болоте мы не утопилися – а ты… Ты енерал боевой, потому темником тебя и зову.

– Ну, генерал – это другое дело. Хотя, может, и выше генерала. Только ты меня, лысая твоя бо^>́шка, не возноси, а себя не принижай! Вон ты величина какая. Тебе в ангельском синедрионе без выхода в буфет заседать надо. А ты сюды без портов приволокся, сизым гузном своим вертишь. Только меня им не приманишь. Не педрила я… Где порты, спрашиваю, потерял?

– Прости, Михеюшка, спешил очень, порты об тучку зацепились, на ей и остались.

– Про порты – соврал. Видел я: с дерева ты соскакнул. И ну по сторонам, похотливо, как козёл, озираться! Под деревом порты и скинул, в надежде приманить кого. С этим делом, что в низком, что в высоком воздухе, туго небось… Тут мужеложцы заветинские и подоспели, порты по-собачьи обнюхали, слюнки сронили. А ты гнойных харь их испужался. И давай ко мне. И правильно, что испужался: хуже нет наших жопников!

– Верно, верно, енерал ты наш тёмно-светлый. Защити от жопников, ох прошу!

– Тыць-пердыць, моя радость. Хоть я и величина, и генерал, конечно…

– Слух у нас идёт: самый сильный ты на Руси колдованец! Говорят, обчество «Русь колдованская» учредил? Так ты дай мне и кой-кому из низких духов снадобий для поправки. Слышь? Кайфу мне да-ай! – вдруг скатился на басы низкий дух. – Я ведь тоже кусать умею! Если про тебя в Следственный комитет стукну – не поздоровится. А дашь – век тебя не забуду.

И дал я духу бесплотному, духу в низинах воздуха обитающему, но при том высокие помыслы имеющему, одно снадобье. А снадобье моё вот какое…»

– Здесь Михей-батюшка восемь строк саморучно вычеркнул. – Сысой-Сисоп размял шею. – Читай после вычеркнутого, падла:

«Помогло снадобье духу низкому. Так помогло, что стал он ко мне прилетать легулярно. На парашютике бело-розовым – р-раз и на дерево! Порты подтянет – и шасть ко мне в горницу. Стал я полегоньку учить его. И теперь моё учение в сферах воздушных хождение имеет. Не только в низком воздухе, а и в высоком тоже. От снадобья того ревмя ревут и резво хохочут небесные синедрионы. А полки небесных воителей, от трехразового приёма в счастье великом ныне пребывают. Окунутся в счастье, и в ём, как в скафандре мягко-телесном, на землю – бряк! Один – бряк, другой – бряк. Сорок третий! Ух!

А только духи воздушные пускай себе в небе попукивают. Они там хозяева – я здесь, на земле. К земле моё учение приросло крепко! Для городов, для фермерских и других справных хозяйств оно. Кто пробовал снадобье – тот за ученьем моим потянулся. И вот оно, это учение, на ста электрических столбах горящее:

– Теперь я сам святописание Михея Великого буду читать, падла. Слушай и мри!

– А в чём разница? Было заповедание, теперь святописание. Не пойму никак.

– Я вот шваркну тебя сейчас в лобешник, узнаешь разницу.

– Ну, шваркни. Всё равно разницу знать хочу. Так Михею и передай: Корней Филиппыч, мол, разницу знать желает.