В той базилике золотой

Ты стать могла бы мне женой.

Вокруг толпа спешит, пестрея,

И хочет жить еще быстрее.

А я старик – внутри и вне:

Одна любовь осталась мне.

Ожидают тяжелые нас времена,

Ожидают нас ночи немыслимой боли.

Будем сглатывать слезы, пьянея от соли.

Жизни нашей вот-вот оборвется струна.

Где любовь? Заблудилась в потемках она.

Будем рвать торопливо письмо за письмом,

Лучший друг обернется заклятым врагом,

Будет путь в никуда, и дороги без цели,

И пески раскаленные вместо постели,

Будет страх, что таится за каждым углом,

Он крадется, как память, по следу за мной

И безмолвно смеется у меня за спиной;

Его цепкие пальцы крепки словно сталь,

И хрустальны глаза, устремленные вдаль,

Он над миром висит, будто нимб ледяной.

Ожидает нас смерть. Это факт, милый друг.

Время выпустим мы из слабеющих рук.

Все, что знали и прожили я или ты,

Проплывет перед взглядом у смертной черты,

Сожаленье мелькнет – и все кончится вдруг.

Народ, который любит жизнь,

Познать создателя стремись.

Но снова только ночь вокруг

Да сердца стук.

Вот фотографии детей,

Вот безусловная любовь.

Но нам не избежать смертей;

На небе встретимся мы вновь.

Да правда ли, что есть там кто-то в самом деле,

Кто после смерти нас с любовью примет всех?

Я холод сотен глаз встречаю с дрожью в теле;

Я к людям ключ ищу – нет, это просто смех.

Да правда ль, что помочь друг другу могут люди,

Что можно счастья ждать и не в тринадцать лет?

Есть одиночество, где шанс на помощь скуден;

Твержу я про любовь, которой, знаю, нет.

Я в центр выхожу под вечер, к ночи ближе,

В моих глазах мольба, иду на зов огня.

Бульвары золотом струятся по Парижу;

Как сговорились все не замечать меня.

А ночью я звоню, приникнув к телефону:

Набрать, один гудок, и трубку положить.

Тень прячется в углу, вблизи магнитофона,

Беззубый скаля рот, – ей некуда спешить.

Латентному, теплящемуся присутствию Бога

Ныне конец.

В неком пустынном пространстве мы плаваем, наги,

Даже тел у нас нет.

Плавая в холоде пригородной парковки

Перед торговым центром,

Гибким движением корпуса поворачиваемся

                                     в сторону

Субботних супружеских пар,

Обремененных заботами, обремененных детьми.

А их дети за вкладыш с Грендайзером затевают

                                шумную склоку.

Чудовищная смесь бесчисленных прохожих

Плывет по улицам. Свод неба извращен.

Зеленые тона – всё новые, еще —

Я создаю. Вот пудель рядом ожил.

О, Шопенгауэр, я мысленно с тобой.

Тебя люблю и различаю в бликах окон:

Сей мир безвыходен. Я старый шут с пороком.

Здесь очень холодно. Прощай, Земля. Отбой.

В конце концов все разойдутся по домам,

Формулировка ироничная весьма.

Откуда знать мне, кто успел тут поселиться?

Здесь есть и санитар, и должностные лица.

И есть друзья у них – я думаю, немало.

Я подошел к стене. Я размышляю вяло,

Пока галдят они, как полчище горилл;

Я видел клетки их, когда глаза закрыл.

Я в восемь по утрам иду вдоль стен церквей,

Я вижу в транспорте старушек умиранье;

И скоро свет дневной замрет, замрет за гранью.

И тут встает вопрос о смысле всех Церквей.

Ты что-то говорила о сексе, об отношениях между людьми. Говорила ли ты вообще? Вокруг было шумно; казалось, с губ твоих слетают слова. Поезд въезжал в туннель. С легким потрескиванием, с легким запозданием загорелись лампы в купе. Я ненавидел твою плиссированную юбку, твой макияж. Ты была скучна, как сама жизнь.