Далее говорится про устройство в монастырях благотворительных учреждений, о возложении на них содержания престарелых солдат и, наконец, об учреждении семинарий, откуда бы образованные воспитанники, ищущие монашества для архиерейства, могли бы постригаться по достижении 30-летнего возраста.

Как ни едка эта критика русского монашества, к сожалению, приходится сказать, что в ней много верного, как и в мысли Петра занять иноков делами благотворения.

Но, чуждый стремлений высокодуховных, этот великий практик забыл одно: что истинное монашество состоит в отречении от всех дел мира, даже дела благотворения. Монах бежит от мира, чтоб, ничем не рассеиваясь, теснее слиться с Богом: и всякое внешнее дело, кроме молитвы, на этом пути будет только задерживать совершение духовного воспитания монаха. Только тогда, когда он дожил до бесстрастия, смирил себя, победил в себе привязанность к миру и приобрел духовную опытность, – только тогда иноку пора выступить на служение миру.

Те «тунеядцы», о которых говорит указ, пошли в монастыри не по призванию и, чтоб им на мирской счет не коснеть в праздности, было бы очень хорошо придумать для них какое-нибудь полезное занятие. Уход за старыми, больными и слабыми – было бы чрезвычайно для них подходящее дело. Но указ совершенно забывал о людях чисто духовного склада, созерцательного направления, монахах по призванию, которые пошли в монастырь для молитвы и подвигов духовных; эти люди не могут заниматься внешними делами, и хотя скудное, но содержание им должно быть. Отдаваясь всецело духовному деланию, быстрыми шагами идя по пути нравственного совершенствования, эти люди становятся потом руководителями, утешителями, просветителями верующих.

Мало обучиться в семинарии, устройство которых было намечено тем же указом, чтоб стать таким духовным вождем, как были, например, Киево-Печерские святые, или преподобный Сергий, или множество других русских преподобных, которые все прошли ту иноческую школу, тот путь молитвенно-созерцательного монашества, которого так не понимал Петр и которое этот указ думал стереть с лица земли.

Не феофаны прокоповичи, обремененные знаниями, но бесплодные духом, двигают вперед дело веры, а праведники, чтимые народом, разысканные им в тиши обителей, – те люди, для создания которых вернейший путь – монастырь, каким он сложился в прежней Руси.

И опять мы видим тут великое неуважение к прошлому своего народа и столь тщетную и никогда почти историей не оправданную уверенность: росчерком пера повернуть известное жизненное явление, идущее по глубокому, давно проложенному исподволь, веками, руслу, – повернуть в совершенно другую сторону.

И как ни неблагоприятен был XVIII век для русского иночества, к концу века оно уже, благодаря незабвенному Петербургскому митрополиту Гавриилу, подняло снова голову и, идя прежним путем, молитвенно-созерцательным, дало много пышного цвета и, между прочим, выставило столь удивительное, столь чрезвычайное явление, как один из величайших людей всех эпох христианства, дивный старец Серафим Саровский.

Петр, с его ограниченными религиозными представлениями, не мог понять, что аскетическое монашество, молитвенно-созерцательное, служит громадную службу обществу, представляя собою прибежище для встречающихся во всяком обществе и во всякую эпоху людей тонкой духовной организации, которые задыхаются среди лжи, неправд и жестокостей мира и идеальные стремления которых находят себе пылкое удовлетворение лишь в пустыне, молитве, посте и уединении. Он забыл, что монастырь, с его истовым богослужением, с его скопленной веками, сияющей в храмах священной роскошью, удовлетворяет эстетическому чувству народа, как бы видящего в этом великолепии храмов и Божественных служб отблеск страстно ожидаемой им райской вечной красоты. Он забыл, чем был монастырь для средневекового русского общества, которому он помог вынести непомерную тяготу татарщины, какие духовные силы Троице-Сергиев монастырь сумел пробудить в погибавшем народе в конце Смутного времени. Он не хотел понять этой сокрытой в монастыре духовной силы и видел только отрицательную сторону монастыря, ленивых, а иногда пьяных монахов, совершенно закрывая глаза на праведников, каких и в то время выставляли монастыри.