Иван очертил круг. Вокруг себя, где стоял.

– Не такой! – обиделся Кьетт. – Большой надо, чтобы все поместились – и мы, и лошади. Ты же не хочешь, чтобы задрали их? Сейчас мы все в кучку встанем…

– Нет! – неожиданно пискнул снурл, с тревогой озираясь и будто прислушиваясь к чему-то. – Не надо! Не здесь! Это плохое место!

Дорога шла через редкий, чахлый лесок. Голые деревья тянули к небу пучки тонких веток. Ветер свободно гулял меж ними, так что искать укрытия в чаще не было никакого резона.

– Место как место, – отмахнулся Иван, он уже подобрал на обочине удобный дрын и собрался чертить. – Лучше все равно не будет. Разве что шалаш поставить? Или не успеем до темноты? Тогда костерок…

– Нет, ты не понимаешь, – заволновался, засуетился Болимс. – Это место совсем плохое, тут кругом гнездится зло, я чувствую! Нельзя здесь задерживаться, поскачем прочь!

– Ерунда, какое там зло… – начал было Иван, но Кьетт перебил:

– Ты уверен? Ты в самом деле чувствуешь или тебе просто страшно? Болимс, разберись и ответь честно, это очень важно!

– Чувствую! – чуть задыхаясь от волнения, бормотал тот. – Я… я никогда не практиковал магию, я не думал, что способен… Но зло, здесь кругом зло, оно хочет меня, и Ивана, и лошадей тоже… Хочет наши жизни…

– А меня? – Даже в тусклом свете сумерек было заметно, как Кьетт вдруг побледнел.

– Нет, тебя не хочет… – Тут лицо снурла сделалось совсем растерянным и жалким. – Ты только не обижайся… но оно… оно…

– Что?!

– Оно как бы тебе сродни! – выпалил несчастный, собравшись с духом.

– Так, двигаем отсюда! – почти выкрикнул Кьетт. – Живо!

Снурла даже подсаживать на седло не пришлось, сам взгромоздился, да так прытко, что едва не свалился с другой стороны. И скакали они, не разбирая дороги, убегали от невидимого врага, и лошадей не приходилось погонять, сами несли. А потом сами перешли на шаг.

– Ну теперь чувствуй, – велел нолькр снурлу. – Есть зло?

Зла не было. Только рузы, упыри, цегры и оборотни. И еще фальгрим может во-он из тех могильников вылезти. Ничего страшного, ночевать можно. Только защиту надо ставить спешно, потому что стемнело совсем, и хворосту уже точно не набрать.

Так и просидели до рассвета посередь дороги, прижавшись друг к другу и дрожа от холода. Пытались дремать, получалось плохо. Рядом топтались, всхрапывали лошади – глаза их были предусмотрительно закрыты шорами. С чужого неба падали редкие снежинки. Рузы носились во мгле на перепончатых крыльях, врезались в невидимую стену защиты и, грязно бранясь на каркающем своем наречии, падали вниз. Потом пришла пара упырей, и рузы устроили обед: разодрали мертвецов в клочья, из-за кусков передрались и погибшего в драке соплеменника съели тоже. Оборотни выли где-то за лесом. Цегр приходил, себе на горе, – огромный, безмозглый, на горбатом загривке дыбом шерсть, в желтых глазах плещется слепая ярость, с клыков капает слюна. Ломился тупо в стену, и рузы все разлетелись с его появлением.

– Выпусти меня на минуточку, – попросил Кьетт Ивана невинным голосом. – Шелку сделай, чтобы я пролез бочком, а цегр – нет.

Иван щелку сделал. Зачем – спрашивать не стал, знал, что сейчас произойдет. Сам глаза закрыл и снурлу велел не смотреть. То, что осталось от цегра, дожрали рузы. А фальгрим так и не пожаловал. Спокойно ночь прошла, уверял измученных и окоченевших спутников нолькр. На войне гораздо хуже бывает.

Потом было еще несколько таких ночей. Ничего, привыкли. А от какого зла они так спешно удирали в ту, самую первую, кого именно чувствовал снурл, а нолькр не чувствовал, но боялся, Иван так и не узнал. Допытывался у Кьетта, но тот был неумолим: