Как назло, ножа с собой не было, но и совсем без оружия Толик на дело бы не пошел. Он выдернул из-за пояса молоток и ударил в лицо начальника. Все в этом ударе слилось в одном: и три ходки, начиная с малолетки, и искалеченная жизнь, и ненависть к таким вот, как этот.

Он даже не смог бы сказать – каким.

Другим.

Сытым.

Правильным.

Гошка кричал что-то, срывая слабый голос, пока Толик методично забивал профессора молотком, громко хэкая после каждого удара. Иван Сергеевич давно лежал на земле, только вздрагивал. Разбитые первым же ударом очки валялись в стороне, трава вокруг головы была залита, закидана сгустками крови, осколками черепа и чем-то неприятным, серовато-розовым.

– Вот и славно, в натуре. Вот и нормально, – приговаривал Толик, уже не понимая, зачем он здесь, что он делает.

Потом воровато оглянулся, улыбнулся щербатым ртом Гошке, в глазах которого застыли ужас и кровь, боль и мутное марево догоревшего костра.

– Не ссы, пацан, тебя не трону.

Он схватил фотоаппарат, который профессор скинул с плеча на мох, ринувшись в драку, поискал и выщелкнул отснятую кассету, словно глумясь, вытащил край пленки, тянул и тянул, пока не размотал всю, глядя через нее на низкое солнце.

– Чтобы улик никаких. Нашел – и все. Шел, шел – и нашел, прикинь?

Толик развернулся и побежал от болота, пахнущего смертью и страхом. Его перехватили у самой станции, Григорий увидел на плече фотоаппарат, толкнул в бок Элину Романовну и выскочил из кабины грузовика. Хорошо, что уехать не успели.

Помощница начальника экспедиции безучастно смотрела через грязное ветровое стекло на безобразную драку, где дюжий водитель молча пинал сразу упавшего, съежившегося убийцу – а крови на нем было не меньше, чем осталось вокруг тела профессора, – и думала о деньгах.

Все будет хорошо.

Сейчас они сдадут Толика сонному поселковому милиционеру, она заберет фотоаппарат, разыщет в лагере, что там нашел Иван Сергеевич, и отвезет все мистеру Моргану. Он обещал за это две тысячи долларов, безумные деньги. Новое платье Надюшке, это обязательно, а то ходит в гимназию замарашкой. Гошку-то вон хорошо одевают с профессорской зарплаты, а ведь в параллельных классах учатся, надо соответствовать.

Из ржавого уазика выпрыгнул подъехавший глава администрации, остановился в стороне, не вмешиваясь в драку. У него, как всегда, были свои соображения и свои резоны, что бы здесь ни происходило. Истоптанный кирзачами водителя зек интереса не представлял.

Элина Романовна вздохнула и повела пухлыми плечами, на которые был накинут цветастый платок. Смерть – она мокрая и холодная, как это северное лето.

Где никого не жалко, но многого жаль.

Сэр Джеремия Бонд (из тех самых Бондов, господа, да-да!) сидел в кресле, откинувшись на спинку. Массивный стол перед ним был почти пуст. Почти, но не совсем: в высокой реторте венецианского стекла, под которой еле теплился огонек спиртовки, мелко дрожал и покачивался из стороны в сторону – насколько позволяли стенки – сгусток непонятной материи. По крайней мере, сэр Джеремия предпочитал считать явление материальным, а не духовным, иначе вовсе уж странно.

Рядом с ретортой возвышалась прозаичная бутылка виски всего–то на полгаллона и торчал недопитый стакан. Композицию завершала раскрытая на середине явно старинная книга с пожелтевшими от времени пергаментными листами.

Камин в углу комнаты бросал тревожные отсветы на обитые деревом стены, отражался в стеклянных дверцах шкафов, за которыми таинственно темнели корешки множества книг.