– Дмитрий Петрович, я рада, что хоть что-то может вас вывести из себя. Например, нецелевое расходование вашего собственного ресурса. Но подойдите осознанно к эдакой трате себя. Из этих денег образуется в том числе ваше жалованье, которого вы прежде были лишены. А ныне – здрасьте-пожалуйста! – вы и штатный ординатор, и старший! Можете белый хлеб со сливочным маслом каждый день кушать, запиваючи сладким чаем. Так что не забывайтесь!

– Но сколько сил и ресурсов будут отнимать подобные пациенты, когда клиника начнёт работать в полную силу? – предположил Кравченко.

Нет, он не поддерживал Концевича. Его это действительно заботило.

– Я знаю, Владимир Сергеевич, что вы противник тезиса нашего партнёра и ктитора, господина Белозерского, о том, что медицина – такой же товар, как и любой другой. Я тоже не согласна с этим утверждением. Если медицина и товар, то вовсе не такой же, как и любой другой. А более дорогостоящий. И чем больше платных пациентов, чем дороже наши услуги, тем большее число молодых ординаторов мы обеспечим работой. Это ли не польза, совокупная и обоюдная?

Княгиня вопросительно глянула на своих оппонентов. Возражений не последовало. Концевич, издав подобие вздоха, высказался более человеческим языком:

– Это понятно. Возможно, правильно. Дело не в этом. Просто все эти «высокие», а точнее сказать, богатые особы – ужасные пациенты. Они нетерпеливы, избалованы. Наличие хотя бы лёгкого недомогания, происходящего от их истеричности, вопиюще неправильного образа жизни, с лёгкостью ставят в вину врачу.

Вера Игнатьевна насмешливо обратилась к Владимиру Сергеевичу:

– Неужто ваш ставленник не знает, что самым громким успехом и самыми большими гонорарами пользуются именно врачи, способные часами выслушивать ипохондриков и выписывать ненужные дорогостоящие пилюли? Мне казалось, это ему понятно как весьма сообразительному молодому человеку.

Вера отметила, что Кравченко немного поморщился на «ставленника». Однако ответил спокойно и ровно, подхватив хорошо известную мысль:

– И о которых понимающие дело товарищи отзываются с презрением. И к помощи которых ни один из самих врачей обращаться не станет.

– Шабаш, господа! Оставим демагогию и псевдопрофессиональный снобизм. Я пока не наблюдаю, чтобы взбалмошная дамочка в климаксе отвлекала нас от дел спасения жизней. Или хотя бы от болтовни. Обещаю вам лично клизмить вздутый живот, коли ваши благородные руки будут заняты брюшной аортой.

Разговор был окончен. Концевич вышел из кабинета профессора. Вера Игнатьевна и Владимир Сергеевич вернулись к насущным делам. Но не успели они как следует вникнуть, как на столе у Веры ожил телефон.

– Клиника Святого Георгия!

Вера Игнатьевна слушала изливавшийся в трубку поток речи и всё больше хмурилась. Взяла карандаш, записала адрес. Попросила Кравченко передать ей бумагу от Концевича. Сверила. Сурово припечатала:

– Сейчас к вам прибудет самолично профессор.

Максимально спокойно повесила трубку на рычажок. Поскольку более всего хотела запустить аппаратом об стену. Но если ты глава – сдерживай гнев.

– Этический кодекс самурая гласит: гневаться – недостойно человека высокого положения. Но гнев по серьёзному поводу есть не гнев, но праведное негодование. Как понять, Владимир Сергеевич, серьёзен повод или не серьёзен?

– Как обычно, Вера Игнатьевна: по причине, вызвавшей к жизни повод.

– О, да! Причина серьёзна.

– Тогда гневайтесь, княгиня!

Улыбнувшись как другу, Вера Игнатьевна на японский манер поклонилась Кравченко и покинула кабинет, твердя про себя: «Когда другие упрекают тебя, не вини их; когда другие гневаются на тебя, не отвечай гневом»