Варя подняла руку, призывая Сару остановиться:

– У меня голова кругом от твоей болтовни. Я не буду ругаться, просто пообещай, что это не повторится. Никогда.

– Клянусь! – Сара прижала ладонь к сердцу.

– Ну и… – Варя обвела «раскопки» взглядом, – что это значит? Зачем Чжан кости? И чьи они?

– Самой интересно! – В сестре бушевал азарт. – Ладно бы наша китаеза была врачом или ученым, но ведь нет, простая училка музыки.

Варя поморщилась:

– Опять китаеза? Серьезно, Сара, когда ты перестанешь так ее называть?

Сестра невинно улыбнулась.

– Никогда. И вообще, может, я впитала нетолерантность с молоком матери? Помнишь, она вечно смотрела всякое совковое старье? Ну типа «Варвары-красы». А иностранное кино не любила, особенно азиатское. Говорила, что не понимает его, а всякие китайцы-корейцы для нее на одно лицо. Вот у меня – то же самое.

Варя помнила о «совковом старье», но только со слов отца, и не сомневалась: у Сары тоже не было собственных воспоминаний о маме. Много ли может сохранить мозг четырехлетки? Вот Варина память, пожалуй, могла зафиксировать что-то ценное, но не потрудилась. У сестер было лишь то, что дал им отец. Жалкие крупицы, которых не хватало, чтобы утолить голод.

Варя догадывалась, почему ничего не помнит: злую шутку сыграла гибкая детская психика. Все воспоминания о маме отправились в папку «травма», а она – в самый дальний ящик подсознания. Варя читала, что подавленные воспоминания – отнюдь не редкость. В каком-то мудреном нонфике говорилось, что со временем они часто «выстреливают из-за угла»: одни люди начинают бояться микробов, другие занимаются саморазрушением, третьи душат котят в подворотнях. А у Вари проснулась тварь. Хотя порфирия – генетическая болезнь, она могла спать вечно и никак не проявляться, но что-то запустило часовой механизм бомбы.

– В общем, определились: нетолерантность у меня от мамы. А от папочки – острый ум. – Сара сунула телефон Варе под нос. – Вот, смотри, я уже кое-что нарыла.

– Ты сфоткала кости?

– Не просто сфоткала, а загрузила в Гугл и запустила поиск по картинке. По-моему, похоже, да? Судя по всему, вот эта продолговатая косточка – кусок челюсти оленя. Видишь, тут даже немножко зубов осталось.

Варя посмотрела на экран смартфона. Потом на пол, где лежала предполагаемая челюсть. Сходство и правда прослеживалось.

– Значит, это скелет оленя?

– Не целый. Тут девять костей. У него их больше.

– Может, охотничий трофей? – предположила Варя. – Чжан переехала из Техаса, а там вроде любят пострелять.

– Ага, и не только в зверей. – Сара изобразила выстрел. – Хорошая версия, но мне больше нравится такая: наша мачеха – чокнутая баба, которая без всякой причины хранит у себя косточки бедного животного. Брр, надеюсь, она не притащила к нам домой ничего подобного.

Переглянувшись, сестры одновременно передернули плечами. Кости выглядели безобидно и напоминали древесину, выбеленную морем, но все-таки их вид вселял тревогу.

– Ну ты как, Ва, получше? – Сара нежно провела по Вариному лбу, смахивая влажные пряди. – С тобой точно ничего не случилось? Может, Андрей чего-то наговорил?

– Нет, это не из-за него.

– А из-за чего?

– Ну, тут произошло кое-что, – неуверенно пробормотала Варя, – странное.

Лицо сестры приобрело настороженное выражение. Она заправила волосы за уши и кивнула, показывая готовность слушать.

– Помнишь Костика? – сдалась Варя.

– Котова?

– Да. В общем, он тоже умер. И это еще не все…

Варя медленно, чтобы не сбиться и не упустить ни одной детали, рассказала сестре о встрече со скелетом. О музыке из «Тьмы». О нелепой погоне. О том, как решила проверить, не мог ли Костя оказаться в Бостоне. Сара не перебивала.