И никаких надежд на изменение к лучшему. Всё это было частью культуры, ориентированной на получение материальной выгоды. Там, где Маркс надеялся на революционные преобразования, Веблен молчал. В последние годы жизни он находил утешение лишь в мысли о том, что развивающееся экономическое общество разрушает не только само себя, но и всю человеческую цивилизацию. Таковы были взгляды самого великого мыслителя новой Америки.

Споры о степени влияния Веблена на умы вряд ли когда-нибудь утихнут. Он, несомненно, наиболее самобытный мыслитель в истории американской экономической мысли. Это всегда привлекало к нему тех, кто, противясь огромному авторитету ортодоксально-классической традиции, полагал, что доминирующее влияние на американскую мысль должны оказывать американские мыслители[52]. Такова ситуация и сейчас, даже несмотря на то, что в случае с Вебленом трудно было придумать кандидатуру, которая столь резко контрастировала бы с распространенными представлениями о жителях США как о жизнелюбах и экстравертах. В действительности, если брать чисто экономические идеи Веблена, то они не получили широкого распространения. По крайней мере, в учебники они так и не вошли, поскольку не выдержали конкуренции с идеями, которые лежали в русле главенствующей традиции. Всё-таки Веблен не Кэри.

Веблен оказал влияние на целое поколение ученых, писателей и преподавателей, и они, в свою очередь, заимствовали кое-что из его новаторского наследия, обогатив идейный багаж своего времени. Ученые, которые попали под влияние Веблена, придерживались положений, лежащих в русле главенствующей традиции, однако привнесли в нее дух недоверия и даже презрения по отношению к представлению, что экономический прогресс может сильно помочь народу или что прогресс вообще имел место. Веблен, таким образом, усилил сомнения и пессимизм, которые были характерны для главенствующей традиции. До начала Великой депрессии в американской общественной мысли бытовало твердое убеждение, находившее выражение на страницах либеральных журналов, например The Nation и The New Republic, что умудренного опытом интеллектуала вообще нельзя сбить с толку с помощью таких идей, как «реформирование» или «прогресс» в условиях капитализма, – всё это либо видимость, хитроумная ловушка, либо иллюзия, которая не может не привести к быстрому разочарованию. Однако эти взгляды поменялись только во времена «Нового курса» Рузвельта, да и то их долго обсуждали, а порой критиковали и отвергали. И эта критика в немалой мере может быть отнесена к разряду интеллектуального наследия Веблена.

Таков был чисто американский вклад в развитие экономической мысли. Однако нельзя не отметить значимости еще одного направления общественной мысли – эти идеи не американского происхождения, однако они, в отличие практически от всех других идей, прочно укоренились на американской почве. В конце XIX и на заре XX века они оказали глубокое влияние на представления о судьбе обычного человека. Речь идет о доктринах социального дарвинизма.

Рикардо и Мальтус не скрывали, что описывают мир социально-экономической борьбы. В этой борьбе часть людей (вероятно, даже многие) будут побеждены, и нет никакой надежды, что общество может смягчить участь тех, кому суждено быть побежденным. Высказываясь по поводу законов о бедных, которых в то время поддерживал специальный фонд, финансируемый церковными приходами, Рикардо заключил, что «всякий план реформы законов о бедных, который не ставит себе целью их окончательную отмену, не заслуживает ни малейшего внимания», и добавил: «Законы о бедных имеют тенденцию – и эта тенденция не менее достоверна, чем закон тяготения, – превращать богатство и силу в нищету и бессилие»