– Ну вот я и говорю: простая. Точней, примитивная. Первобытная…

– Если копнуть, – сказала Анна небрежно, – если копнуть, то у всех первобытная…

– Да, естественно! – согласился Белявский. – Весь вопрос только в том, сколько надо копать. В чём вообще смысл цивилизации? В культурном слое. Он нарастает. Но медленно нарастает, веками, эонами… У Фёдора один слой – компаративная этимология. А у каменной бабы – другой слой. Точней, не слой, а пыльца, пудра: ф-фух! – и нету слоя, чистый палеолит! Вы думаете, – обратился он к Фёдору, – вы в одно здание ходите, значит, у вас с этим народом общая церковь? Ха-ха. У вас – святые отцы и Никейский догмат. А у народа – конкретное вуду! Хотите к народу – прощайтесь с отцами. Бейте в бубен, не знаю, сливайте компот…

– Дмитрий Всеволодович… – сменил тактику Фёдор. Он быстро побегал по клавиатуре. – Дмитрий, помните притчу о плевелах?

– Нет, не помню, – ответил Белявский с некоторой надменностью.

– Позволите, я отниму две минуты?

– Сделайте одолжение.

Фёдор приблизил лицо к экрану.

– «Другую притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем; Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы, и ушел; Когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Придя же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человека сделал это. А рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, – чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою».

– Так, прекрасная притча, – одобрил Белявский. – И что?

– Вера тоже бывает неоднородной. – Фёдор постарался придать голосу максимальную убедительность. – Есть чистое зерно, чистый хлеб слова Божьего. Но есть также и плевелы – суеверия. Если сразу их выполоть, можно выдернуть вместе с ними зерно…

– Да ведь тут не зерно! – засмеялся Белявский. – Не путайте, Федя, зерно – оно, может, у вас зерно, а у них просто какой-то Мичурин! гибридный сорт!..

– Слушайте, мистика! – перебила Анна. – Заговорили о хлебе – и сразу хлебом запахло… Ах вот что, смотрите, какая прелесть! пока вы болтали – нам хлеб принесли…

Никто не заметил, когда на длинном столе, стоявшем посреди гостиной, поодаль от камина, появилась разделочная доска, хлебный нож и корзина, прикрытая полотном и источавшая обольстительный запах.

Через минуту всё переместилось к камину. Под полотном обнаружились булочки четырёх видов и круглый пружинистый каравай, который был тут же вспорот Белявским.

– Смотрите, вообще не режется, такой мягкий…

Подошёл Эрик и, по очереди показывая на каждую булочку, с важностью перечислил сорта: «Le pain Gros-de-Vaud… Le petit pain complet… La brioche… Le petit pain au canneberges… Le petit pain au lait…»

– Оле, оле-оле-оле, – подхватил Дмитрий Всеволодович.

– Pain au lait – всего только «молочный хлеб», – пояснил Фёдор.

– А, ну да, кафе о-ле[13], знаем-знаем. «Пан о-ле»?..

– Нет-нет, – улыбнулся Фёдор: – «пан» – это в комиксах стреляют: pan-pan!..

– Ну ясно, по-английски брутально: «бэнг-бэнг», а по-французски – на цыпочках, губки поджали: «пан-пан»… Ну а как тогда? «Пен»?

– Нет, peine – горе, страдание, ноша, тяжёлый труд… Pain, pain.

– Ишь как, от хлеба шаг влево, шаг вправо – то стреляют у вас, то страдают. «Пэн». «Пэн»?