А я объясню. Помните, он изображает: «затунеядничал – в ЛТП»?.. ЛТП, Лёлечка? Знаете? Ну конечно, не знаете. При совке хронических алкоголиков отправляли в так называемый лечебно-трудовой профилакторий, их там лечили – ну понятно, как там лечили, – и заставляли работать. По сути, зона-«лайт». Ставлю банку, что дядя Стёпа отметился!

– Почему? – возмутился Федя. – Почему вы с такой уверенностью —

– А вы не слышите эти блатные присадки? «В натуре, слышь», «падла» – но главное, сама манера – наезд, навал: а-а-а, вира, майна, давай, греби, что-нибудь да сработает! всё, блатная манера!

– Хорошо: возможно, он сидел в этом эль-тэ-пэ – но что изменяется по существу? Он говорит про ужасные случаи на производстве…

– Щщух – пальцы – ни одного? Левая нога хрусть, балка чпок, голова как орех? Ой, я вас умоляю, Федя…

– Нет, не может быть!.. Он правду говорит! Вы пытаетесь сделать вид, что не слышите этой правды… Нет, нет, пожалуйста, дайте сказать! Если даже вы правы, если некоторые детали он приукрасил, но в глубине – ведь он прав?! В глубине ведь всё просто, всё очень просто!

Им плохо живётся – а нам хорошо! Они нищие – мы богатые! Они плачущие – а мы смеющиеся, причём изощрённо смеющиеся, издевательски над ними же и смеющиеся!.. подождите, позвольте договорить!.. Мы здесь с вами в Швейцарии, или на Кипре, или на Адриатике, или даже в России – но всё равно – в благоустроенном доме, в хорошем автомобиле, мы сытые, мы довольные – а они на холоде: всё как он говорит, на снегу, на ветру… Это так просто: им плохо, а нам хорошо!

Мы не можем от этого убежать, мы не можем от этого отшутиться, потому что au fond[10]… dans le fond, в глубине, в евангельской глубине – это крайне несправедливо, неправедно!..

Дмитрий Всеволодович аккуратно выдержал паузу.

– Вы закончили?

Федя перевёл дух.

– Я закончил.

– В самом деле? – с иронией переспросил Дмитрий Всеволодович. – Я могу говорить? Мерси.

Однако сразу не стал ничего говорить, а помял пальцами подбородок, потом быстро потёр подлокотник кресла, как будто стирая невидимое пятно…

Федя внимательно следил за пальцами Дмитрия Всеволодовича. Пальцы были крепкие – коротковатые, но хорошей формы, с круглыми аккуратно подстриженными ногтями.

Сам Фёдор стеснялся своих длинных рук, и если делал жесты, то не нарочно, а только в забывчивости: и когда вдруг ловил себя на том, что неопределённо помавает в воздухе, то спохватывался и руки прятал.

А Дмитрий Всеволодович жестикулировал много и с удовольствием: поднимал палец, тыкал им, щёлкал, потирал руки – и всё получалось ловко и выразительно.

– Раз уж мы собрались – крупные знатоки Достоевского… – усмехнулся Белявский. – Тогда я поиграю немножко в Фёдор-Михалыча. Помнят все «Легенду об инквизиторе»? Федя помнит, конечно… Вот странно: самая ведь беспомощная глава! Севилья какая-то, инквизитор… кошмар, вампука – и ведь считается многими: лучшее, что написал Достоевский…

– И сам Достоевский считал так, – добавил Федя.

– Ну, сам автор вообще никогда не знает, что написал, на Фёдор-Михалыча тут кивать нечего… Эта Севилья – ну ведь абсолютно картонная декорация: ночь пахнет лимоном, бледный старик – ну ведь опера, оперные злодеи, пародия! У Пушкина за полвека до этого в «Дон Гуане» уже перепевка Байрона, вторая свежесть, а у Фёдор-Михалыча – уже получается не вторая, а третья свежесть, лубок, пародия на пародию… зато «иде-ея»! Вообще, я считаю, закон искусства: хочешь художественно – прости-прощай любая идея… А желаешь «идею» – рисуй лубок! а ещё лучше бери готовый, к которому за полвека привыкли…