Всем, кто потом замечал эту метку и спрашивал, что она значит, он говорил: «Ларри».

Фильм так и не вышел на экраны, а Ларри Гестер никогда больше не видел Афину Петридис.

После катастрофы с вертолетом Ларри мало-помалу вернулся к своей карьере, вновь набирая обороты с того места, где рухнул. За прошедшие десять лет он выпустил четыре фильма-суперхита и дважды женился. Жизнь шла прекрасно. До сегодняшнего дня.

Опустив оконное стекло, он взял айпад и вышвырнул из машины за край обрыва, уходившего склонами в раскинувшуюся внизу долину, и вдруг разрыдался, словно маленький ребенок.

Петер Хембрехт закрыл глаза и погрузился в музыку. Дирижерская палочка рассекала воздух с грациозностью и плавностью, что и выделяло его из самых великих дирижеров мира. Хембрехт, бесспорно, лучший из лучших, был Маэстро с большой буквы. Каждый музыкант, сидевший в тот вечер в лондонском «Альберт-холле», чувствовал, что ему выпала великая честь, поскольку быть вознесенным гением Петера Хембрехта, пусть даже на мгновение, означало играть в полную силу, сиять как звезда.

«Благодарю вас, Маэстро!»

«Великолепное исполнение, Маэстро!»

После концерта Петер, как обычно – охотно и любезно, – пожимал руки и раздавал автографы, затем надел теплое кашемировое пальто и отправился пешком домой, на Куинсгейт-стрит, что находилась в нескольких кварталах от концертного зала.

На следующее утро, в день публикации, он увидел фотографию. Старый друг прислал ее по электронной почте с припиской: «Решил, что тебе захочется это увидеть».

Это показалось Петеру очень странным. Кому в здравом уме захочется смотреть на фото утонувшего ребенка? Но, разумеется, друг имел в виду не ребенка, а лишь выжженное у него на теле клеймо, словно это животное или мясная туша. Петер содрогнулся, вообразив себе, какую боль, наверное, испытал бедный малыш.

Чуть позже позвонил его друг.

– Ты думаешь, Афина?..

– Нет.

– Но, Петер…

– Афина погибла.

Петер Хембрехт знал Афину Демитрис (тогда она носила эту фамилию) с самого детства и любил ее всю свою жизнь. Она была его лучшим другом, хранительницей тайн, заменяла сестру. В крохотной деревушке Органи, где они выросли, светловолосую синеглазую Афину обожали все. С другой стороны, темноволосый застенчивый, женоподобный Петер, единственный сын немца и гречанки, говоривший со странным акцентом и везде носивший с собой маленькую флейту, был изгоем и излюбленной жертвой местных озорников.

– Эй, немчура! – дразнили его. – Что ж юбочку не носишь, чтобы танцевать под свою голубую классическую муть? Хочешь, юбочку подарим? У моей сестренки можно позаимствовать.

– По-моему, ему и юбочку носить не надо: лучше флейту себе в задницу вставить. Тебе ведь это нравится, немчура?

Петер никогда не реагировал на их насмешки, зато Афина бросалась на обидчиков словно львица, пылая праведным гневом.

– Почему ты позволяешь им так с тобой обращаться? Надо дать сдачи! – пеняла она потом Петеру.

– Зачем? – лишь пожимал плечами тот.

– Они тебя голубым обзывают!

– Я и есть голубой.

– Нет! – протестовала Афина со слезами на глазах. – Нет, нет и нет! Не говори так. Ты бестолковый. Поймешь, когда мы поженимся, вот увидишь.

– Афина, мне не головой понимать нужно! – смеялся Петер.

Но остановить Афину было невозможно. Они поженились, когда им едва исполнилось по двадцать, и переехали в крохотную квартирку в Лондоне, где Петер прошел по конкурсу в Королевский колледж музыки.

– Ты ведь счастлив, да? – каждое утро спрашивала Афина, когда он в крохотной кухоньке склонялся над нотными тетрадями.