– Как я уже сказала, случилось недоразумение. Цветы нельзя съесть, а ваша сестра украсила ими торт и попала в больницу.

Так вот она о чем!

Было такое дело. Быстро разобрались.

– И? – спрашиваю я.

Она возмущенно зыркает на меня.

Ха! На меня так только дед смотреть смеет, и то когда игнорирую приглашенную им на совместный ужин барышню.

– И нашу сеть магазинов разгромили и закрыли! – возмущенно повышает она голос.

Мои парни удивленно оборачиваются, но тут же делают вид, что не имеют ушей.

Еще бы, посмела голос на альфу повысить. Другая бы уже летела отсюда, как пыль, сметенная веником.

Но за красоту и в честь моего дня рождения я ей это прощу. Расплатится за свой язык телом.

Я веду челюстью, чуть сужаю глаза, давая понять, что со мной так не стоит, и она тут же сжимает плечи, опускает взгляд.

Не удерживаюсь и все-таки дотрагиваюсь до ее плеча, провожу пальцем по коже, не обращая внимания на то, что она вздрагивает. А когда она уводит плечо от прикосновения и пытается отсесть подальше, я говорю:

– Назад.

Она замирает, смотрит на меня круглыми глазами, и мне почему-то не хочется, чтобы она боялась.

Я знаю, какой эффект производят мои приказы с силой в голосе. Авторитет чувствуют даже люди. И то, что она не посмела отодвинуться, – лишнее тому подтверждение.

Я снова дотрагиваюсь пальцем до ее плеча. Голая кожа покрывается мурашками, и я решаю быть немного помягче.

Вступаю с ней в диалог и медленно, проводя пальцем по коже, говорю:

– Не сеть магазинов, а всего три картонных ларька.

И она резко поворачивает голову и та-а-ак на меня смотрит, что я на каком-то подсознательном уровне понимаю: да она же настоящая волчица по типажу.

Валерия

Три картонных ларька? Да это же моя жизнь.

Мы с Улькой столько сил вложили в это дело. Эти самые «картонные ларьки» ремонтировали, сами контролировали работяг. Ездили по строительным рынкам, выбирали плитку, краску для стен, рейки.

Таскали на себе деревянные клумбы на ножках, едва впихивали в машину. А потом закупали мебель, холодильники, вазы. Научились крепить полки.

А с какой любовью мы оформляли вход и каждый угол внутри, чтобы было ощущение, что ты попал в рай?

– «Три картонных ларька»? – переспрашиваю я.

Никогда не замечала за собой склонности к рукоприкладству, но сейчас прямо хочется огреть Руданского чем-нибудь тяжелым.

Слон в посудной лавке – вот кто он. Без сожалений растопчет любую жизнь.

– Не так? – спрашивает он.

Я злюсь. Как же я злюсь!

Даже приходится глаза прикрыть на несколько секунд, чтобы не сделать ему фаталити. Вряд ли, конечно, мне это удалось бы, но душу бы отвела.

Одно меня удерживает от необдуманных поступков: чувство, что еще не все потеряно и от моего поведения сейчас зависит будущее нашего с Улькой цветочного бизнеса.

– Не так, – твердо говорю я, распахивая глаза и глядя прямо в лицо Руданского. – Может, для вас это все игра, но для меня это дело всей жизни.

– Как высокопарно. – Уголок его губ скептически ползет вверх.

Я отворачиваюсь, глубоко вдыхаю через нос, выдыхаю через рот.

Лера, держи себя в руках, умоляю. Держи, девочка.

Этот мужик может раздавить одним только мизинцем. Нельзя ошибаться.

Ему все дозволено – поэтому он так разговаривает. Беспредельщик.

Когда я поворачиваюсь, Руданский смотрит на меня с удивлением.

Я спрашиваю:

– Вы считаете, что поступили правильно?

Мой вопрос ему не нравится – он тут же хмурится.

– Мои решения не обсуждаются, – ледяным тоном говорит он.

И я невольно чуть не вжимаю голову в плечи.

Ну да, как же! Он уже поступил плохо. Хрен в этом признается. Или, может, даже не осознает?