Через полчаса Мокротягов вернулся с двумя связистами; он их встретил на пути, они уже тянули сюда конец связи.

– Что же вы, черти! – сказал Агеев связистам. – Что, по-вашему, война?

Мокротягов знал, как нужно сказать, и ответил:

– Война – это высшее производство продукции, а именно – смерти врага-оккупанта, и наилучшая организация всех взаимодействующих частей, товарищ старший лейтенант!

– Точно, – согласился Агеев. – Давайте связь и становись все трое на земляные работы.

По связи Агееву сообщили положение противника по данным разведки и приказали крепче вжиться в землю, потому что с утра противник, возможно, начнет наносить контрудары.

– Ладно, – сказал Агеев. – А вы подбросьте мне саперов, харчей и боезапас.

– Свободных саперов нету, – ответили Агееву. – Ты там старайся жить поскупее, а драться по-богатому. Понятно? Но харчи и боезапас пришлем тебе вскорости. Ты гляди – ты тех людей, которых мы к тебе с добром пришлем, у себя не оставляй, а то вы любите чужой народ усыновлять…

Агеев положил трубку и подумал в молчаливой печали: «Он правду говорит: трудно сейчас нашему народу – весь мир он несёт на своих плечах, так пускай же мне будет труднее всех».

Он пошел к уцелевшей кладке каменного фундамента, возле которого бойцы отрывали грунт для пулеметного гнезда, и там взял лопату. И он стал утешать себя и смирять в работе, грея лопату в заматерелой, тяжкой земле. Бойцы поспешали вослед командиру, хоть и непосильно им было спешить: ели они давно и за двое последних суток отдыхали лишь однажды, когда лежали на огороде под огнем, но и тогда они копали землю под собой. Теперь они чувствовали, как до самых костей томится их тело при каждом усилии работы, но они терпеливо вонзали железо в грунт и рвали его прочь, потому что сейчас лишь в этом была нужда войны и жизни.

– Все говорили, что души в человеке нету! – сказал Мокротягов, ощупывая теплое лезвие своей лопаты. – А что же есть? Одно бы сухое тело давно уморилось и умерло бы…

Боец, обо всем размышляющий, приволок в одиночку тяжелую стойку. Отдышавшись, он начал ее устанавливать в теснине земляного хода и расслышал, что говорил Мокротягов.

– Немец бы, если б он мною был, он бы помер и сопрел бы уж, – сказал этот боец. – А я все воюю, и, должно, придется победу еще одержать! Вот премудрость-то… Знаешь что, товарищ Мокротягов, – ты, конечно, связист, ты понимаешь чуть-чуть…

– Опять ты бормочешь там! – закричал из тьмы земляного котлована Агеев.

– Я бормочу, а сам действую, товарищ старший лейтенант! – сообщил боец.

Уже давно свечерело. Снаружи послышались посторонние голоса. Обозные люди пешком принесли горячую пищу в термосах и боеприпасы. Агеев велел своим людям покушать, а сам вышел из котлована наружу, чтобы проведать посты боевого охранения. Он посмотрел на возвышенные звезды, глядевшие с неба навстречу ему своим перемежающимся, словно шепчущим, светом.

– Не понимаю вас, – ответил Агеев звездам, – после войны пойму, сейчас заботы много.

Его заботило, что вся эта семидворная деревенька и район вокруг нее хорошо пристреляны немцами, все расстояния также известны им в точности. Как же тут быть, чтобы удержаться с малой силой?

Время ушло за полночь к утреннему рассвету. Агеев находился возле проселочной дороги, уходившей в сторону утихшего врага.

Всего у него было здесь четыре поста; два из них он оставил на сторожевой службе, но разделил их на четыре поста, чтобы линия просмотра и охранения не уменьшилась. А восемь человек из других двух постов он повел за собою в убогое, темное поле, не рожавшее теперь ничего. Там он отыскал с бойцами мощную воронку и велел спланировать ее откосы, обваловать и покрыть накатом, чтобы образовалось пулеметное гнездо.